Идея классового единства («пролетарии всех стран, соединяйтесь!») долго и безраздельно господствовала в зоне советского влияния. Неудивительно, что с ослаблением механизма, обеспечивавшего это господство, на всем постсоветском пространстве (не только в бывшем СССР) немедленно восторжествовал антагонистический принцип национального единства. Это в полной мере касается и России: если в 1986 году 78 % русских назвали себя «советскими» и только 15 % — русскими, то в 1998 году уже 43 % россиян выразили согласие с лозунгом «Россия для русских!»[227]
. Особенно разделяют эту позицию молодые, не отравленные ядом коминтерновской идеологии люди.Логика говорит: ведь это оно и есть — то самое «новое мировоззрение», та «нормальная, естественная, адекватная система ценностей», которая сама собой возникла, когда «здание комидеологии, к счастью, рухнуло». Какую еще после этого надо искать идею «Новой России»?! Вот же она, готовая, — возьми ее и побеждай!
Данный вывод лежит на поверхности, можно сказать, под ногами исследователя. Надо обладать
Еще пример: «Власти должны быть готовы к протестам [по поводу дальнейшего социального обнищания]. Однако нашему обществу в силу ряда объективных причин организоваться крайне сложно. Скорее всего протестовать начнут национальные регионы, нация на сегодня самый сильный социальный фактор. Если политика перекачки всех жизненных соков от народа к власти продолжится, можно предположить, что сепаратизм национальных республик будет набирать силу. Отсюда вывод — главной ценностью будущей идеологии может быть объявлен патриотизм, целостность страны» (74). Вроде бы ясно обрисованы факты, продемонстрировано мудрое сознание того, что «нация на сегодня самый сильный социальный фактор». Но каковы же выводы?! Хоть бы автор задался вопросом, чей же это будет «патриотизм», болеющий за «целостность страны» в ситуации, когда сепаратизм национальных республик «будет набирать силу»? Кто же останется на страже этой самой целостности,
Но Чубайс боится допустить это даже в мыслях и — молчит!
А посмотрите, с какой яростью отвергает Чубайс даже самое предположение о возможности какой-то русской национальной парадигмы! Он пишет: «Ряд исследователей так называемой патриотической ориентации призывает вернуться к русской идее». И голословно уверяет: «Подобная попытка привела бы нас к самому плачевному результату» (10).
Интересно, кого это — «нас»? И почему? Разве что — «их».
Национальный принцип настолько ненавистен Чубайсу, что он готов закрывать глаза на очевидное не только в практической политике, но и в теории. Вот он, к примеру, перечисляет значения слова «социализм»: «Есть марксов социализм, есть социализм европейской социал-демократии и есть социализм советско-соцстрановский» (53). Ну кто же поверит, будто еврей забыл о таком явлении, как национал-социализм? Конечно, нет. Но — умолчал! Потому что ему страшна самая мысль о русском национал-социализме. Не называть свой страх по имени — авось и минется. Подсознание, не желающее считаться с действительностью, давит на все понимающее сознание, застит ему свет.
Нигде — ни в книге, ни в журнале — Чубайс ни разу не «споткнулся» о тривиальный, но весьма многозначительный факт: удельный вес русских в России — минимум 82 % населения. Это умолчание — кричит! Мы понимаем, до какой степени эта цифра бьет ему в глаза, режет слух, парализует дыхание и мысль… Ну, нету для чубайсов русского национального фактора — и все тут!
Гомер, Мильтон, Паниковский… Кажется, этот список «великих слепых» пора пополнить Игорем Чубайсом.
НО ЭТОТ человек собирается судить о Русской Идее!
Чубайс не страдает от недостатка уверенности в себе: «Придти к идее Новой России можно, лишь тщательно разобравшись и в Русской, и в коммунистической идеях. Предмет такого исследования — представленное в этой книге новое научное направление, которое следует назвать философией России» (10).