Время – деньги. Автобиография

Во время этого спора случилось одно обстоятельство, чрезвычайно ему повредившее. Кто-то из его противников слышал его проповедь, вызвавшую большое восхищение, и припомнил, что где-то читал ее раньше, если не всю, то частями. Поискав, он нашел большие выдержки из нее в одном из британских «Обозрений» – то была проповедь доктора Фостера. Это открытие возмутило многих из нашей группы, они отказали ему в поддержке и тем приблизили наше поражение в синоде. Я, однако, не отступился от него, считая, что лучше пусть он читает нам хорошие проповеди, сочиненные другими, чем плохие собственного сочинения, хотя последнее было более принято. Впоследствии он признался мне, что ни одной своей проповеди не сочинил сам, просто у него замечательная память, что позволяет ему запомнить и повторить любую проповедь после одного-единственного прочтения. После нашего поражения он от нас уехал искать счастья в других палестинах, а я навсегда перестал ходить в церковь, хотя и продолжал еще много лет давать деньги на содержание священников.

В 1732 году я стал изучать языки. Французским я скоро овладел настолько, что мог с легкостью читать книги. Затем перешел к итальянскому. Один мой знакомый, тоже изучавший этот язык, частенько соблазнял меня сыграть с ним в шахматы. Убедившись, что это отнимает у меня слишком много времени, отведенного для занятий, я сказал, что больше играть не буду, разве что на одном условии: после каждой партии выигравший получает право задать урок либо на запоминание грамматических правил, либо на перевод и проч., и этот урок проигравший дает честное слово выполнить до нашей следующей встречи. Играли мы с ним примерно одинаково и таким образом вколачивали иностранный язык друг другу в голову. Позже я приналег на испанский и научился читать книги также и на этом языке.

Я уже упоминал, что латынь изучал когда-то в школе всего один год, после чего совсем ее забросил. Но освоившись с французским, итальянским и испанским, я, просматривая однажды латинскую Библию, обнаружил, что понимаю гораздо больше, чем ожидал, и это подтолкнуло меня снова заняться латынью, на сей раз с успехом, так как знание этих языков послужило мне хорошей подготовкой.

Это навело меня на мысль, что в обучении иностранным языкам мы проявляем известную непоследовательность. Нам внушают, что начинать следует с латыни, потому-де, что, зная ее, легче будет овладеть современными языками, которые от нее произошли, а между тем мы ведь не начинаем с древнегреческого, чтобы легче овладеть латынью.

Правда, если взобраться по лестнице до самого верха, не касаясь ногами ступенек, спускаться по ним будет легче; но правда и то, что если начать с нижней ступеньки, легче будет добраться до верху. Поэтому я и предлагаю тем, кто занят образованием нашей молодежи, подумать, не лучше ли начинать с французского, затем переходить к итальянскому и т. д., поскольку, начав с латыни, многие бросят ее, проучившись несколько лет и не достигнув особенных успехов, так что все выученное останется без пользы и время окажется потраченным впустую; если же, потратив столько же времени на занятия, они так и не доберутся до латыни, то хотя бы успеют овладеть двумя-тремя языками, поныне находящимися в употреблении, а это может им очень пригодиться в жизни.

Я десять лет не был в Бостоне, и вот теперь, когда достиг благосостояния и мог себе это позволить, я побывал там и навестил родных. На обратном пути я заглянул в Ньюпорт к брату, который обосновался там со своей типографией. Давние наши раздоры были забыты, мы встретились очень сердечно и дружески. Его здоровье уже сильно пошатнулось, и он, предвидя, что долго не протянет, просил меня после его смерти взять к себе его сына, в то время десятилетнего мальчика, и вырастить из него печатника. Я выполнил его просьбу, но прежде чем обучить мальчика ремеслу, на несколько лет отдал его в школу. Пока он подрастал, дело вела его мать, а потом я подарил ему набор новых шрифтов, потому что отцовские поизносились. Таким образом я сторицей заплатил брату за то, что некогда лишил его своих услуг, сбежав от него раньше времени.

В 1736 году умер, заразившись оспой, один из моих сыновей, крепкий четырехлетний мальчуган. Я горько и долго раскаивался и до сих пор раскаиваюсь в том, что не сделал ему прививки. Упоминаю об этом для сведения тех родителей, которые уклоняются от прививки оспы детям под тем предлогом, что не простили бы себе, если бы ребенок умер от прививки. Мой пример показывает, что напрасных сожалений не избежать и в том и в другом случае, а раз так, нужно выбирать более безопасный путь.