Время должно остановиться

– Понимаю, но все же… – Каннибалы-близнецы в бедламе, и когда загорелся свет, ее глаза сверкали ярко, как у зрителя, который наслаждается комедией из дорогой привилегированной частной ложи в театре. – Просто мне как-то в голову это не пришло.

– Ясно, – сказал Бруно и несколько секунд молчал. – Если я верну вам рисунок, – продолжал он после паузы, – вы обещаете, что доставите его лично миссис Окэм и расскажете ей все начистоту?

– О да, честное слово, я это сделаю! – горячо воскликнул Себастьян.

Собеседник поднял костлявую руку.

– Не так быстро! Не так быстро! Обещания – вещь серьезная. Вы убеждены, что выполните свое обещание, если дадите его?

– Я в этом просто уверен!

– Но апостол Петр тоже был уверен, вот только петухи имеют обыкновение горланить в самое неподходящее время…

Бруно улыбнулся чуть лукаво, но в то же время с доброй симпатией во взгляде.

«Словно я был болен», – подумал Себастьян, глядя в его лицо, и одновременно почувствовал, что тронут и раздражен. Тронут такой добротой с его стороны, но расстроен услышанным в подтексте: что он был болен (причем недуг мог оказаться смертельным, если верить этим ярко-голубым глазам) полнейшей неспособностью сдержать слово. Но это было уже чересчур…

– Что же, – продолжал Бруно, – чем скорее мы возьмемся за дело, тем лучше, согласны?

Он стянул с себя свитер, открыл гардероб и достал старый коричневый пиджак. Затем присел, чтобы сменить обувь. Склонившись и завязывая шнурки на ботинках, он заговорил снова.

– Когда я совершаю плохой поступок, – сказал он, – или просто делаю глупость, то мне всегда кажется полезным составить и как бы мысленно изобразить… Нет, не график, а скорее генеалогическое древо, отображающее происхождение поступка, если вы понимаете, о чем речь. Семейное древо. Кем были родители проступка, его предки, дальние родственники? И кто может родиться в его результате? Как он изменит мою жизнь и жизни других людей? И удивительно, насколько далеко может завести человека подобный честный анализ. Ты обнаруживаешь такие крысиные норы в своем характере! Возвращаешься в забытое прошлое. Всматриваешься в окружающий тебя мир и начинаешь видеть возможные последствия в будущем. Только так ты сможешь понять, что ни один твой поступок не проходит бесследно, не является чем-то твоим, глубоко личным. – Он завязал второй узелок и поднялся. – Ну вот, думаю, это пока все, – сказал Бруно и надел пиджак.

– Есть еще проблема с деньгами, – смущенно пробормотал Себастьян, доставая свой бумажник. – У меня осталось всего около тысячи лир. Если бы вы смогли одолжить мне остальное… Я бы вернул долг при первой возможности.

Бруно взял пачку купюр, но одну из них вернул мальчику.

– Вы же не нищий францисканец, – сказал он. – По крайней мере пока. Хотя, кто знает, может наступить день, и спасаясь от себя самого…

Он с хитрецой улыбнулся, сунул деньги в карман брюк и надел шляпу.

– Не думаю, что буду отсутствовать очень долго, – сказал он, оглянувшись от самого порога. – Вы найдете здесь достаточно книг, чтобы развлечь себя. В том, конечно, случае, если вам нужен опиат в качестве успокоительного. Хотелось бы надеяться, что не нужен. Не нужен, – повторил он с внезапной напористой серьезностью, а потом повернулся и вышел.

Предоставленный самому себе, Себастьян снова сел.

Все получилось, разумеется, совершенно не так, как он себе воображал, но очень хорошо. Если вдуматься, лучше, чем он мог сметь надеяться – за исключением того, что сейчас он уже жалел об искаженной версии случившегося, с которой начал. Желая предстать в лучшем свете, он только все испортил и вынужден был приниженно и неохотно признаться во лжи. Мало кто упустил бы такой блестящий случай сделать ему по такому поводу самое суровое внушение. Но только не Бруно. Себастьян чувствовал глубочайшую благодарность к этому человеку за его понимание и снисходительность. Оказаться достаточно порядочным, чтобы сначала помочь выйти из затруднительного положения, а не поспешить прочитать наставительную проповедь – это было нечто неожиданное и необычное для Себастьяна. И Бруно отнюдь не глуп. Взять хотя бы его рассказ о генеалогическом древе дурного поступка…

«Генеалогия плохого поступка, – прошептал он в тишине, – его семейное древо…»