Время должно остановиться

Резко, почти грубо красота света и мука от понимания и соучастия достигли такой мощи, что стали невыносимыми. Но в то же мгновение он понял, что в его власти способность отвлечься, отказаться от соучастия. Он намеренно ограничил свое сознание рамками видения халата-кимоно цвета кларета. И свет померк, сделался почти незначительным. Его оставили в покое с маленьким набором воспоминаний и образов. Чтобы лелеять и наслаждаться ими без конца. Наслаждаться до полного отождествления с ними, до превращения в их составляющую часть. Снова и снова повторяя моменты умиротворяющего наслаждения сигарами, и женскими халатами, и смехом, и фрейлейн Анной, и опять сигарами, халатами…

Затем в пространственной решетке произошла подмена понятий, и он обнаружил еще один фрагмент самого себя… Они были в Ницце и сидели в той церкви, где хор исполнял «Ave Verum Corpus»[48] Моцарта, – мужские голоса наполняли зиявшую пустотами темноту страстями горя и тоски, а между этими звуками метались мальчишеские дисканты, гармоничные, но столь прекрасно не ведавшие в своей невинности того, что предшествовало Грехопадению, познанию различия между добром и злом. Легко и изящно музыка текла от одного прекрасного момента к другому. В ней было понимание путей достижения совершенства, экстаза благодати, но в то же время и печаль, граничившая с полнейшим отчаянием. Ave verum, verum corpus. И песнопение лишь близилось к середине, а по его щекам уже струились слезы. Когда они с Лауриной вышли из церкви, сияло солнце, а поверх темных крыш домов торжественной синевой отливало небо. Они нашли машину и вернулись в Монте-Карло. На повороте шоссе между двумя кипарисами он увидел Венеру ранней вечерней звездой. «Смотри! – сказал он. – Это похоже на пение мальчиков!» Но уже через двадцать минут они развлекались в казино. Тем вечером удача сопутствовала Лаурине. Двадцать две тысячи франков. И в полночь в их гостиничном номере она разметала деньги по ковру – сотни золотых монет, десятки и десятки купюр в сто франков каждая. Он сидел рядом с ней на полу, обнял за плечо и крепко привлек к себе. «Ave verum corpus», – сказал он. Вот оно – истинное тело.

А потом он оказался в другом, но в почти идентичном скрещении решетки, вспомнив себя лежавшим в высокой траве рядом со школьным полем для игры в крикет. Сонно глядел сквозь наполовину сомкнутые веки на покрытую дымкой, почти ощутимую голубизну английского летнего дня. И совершенно неожиданно произошло совершенно экстраординарное событие. Ничто, казалось бы, не сдвинулось с места, но впечатление было как от огромного по охвату кругового жеста, и нечто вроде занавеса полностью открылось. Для всех, кто находился по ту сторону, знакомый полог синевы представлялся по-прежнему ровным и непотревоженным. Но одновременно все вдруг стало иным, все рассыпалось на части. Этот каникулярный день, привычный ход игры, уютный мир знакомых вещей и событий развалились на куски. А поскольку внешне все оставалось неизменным, это напоминало какое-то внутреннее и невидимое землетрясение. Нечто нарушило целостность обычной видимости вещей. Сквозь образовавшиеся трещины показалась огненная лава, символизировавшая другой, более реальный порядок мироздания. На самом деле ничего физически не изменилось, но только он сам стал воспринимать мир по-другому, почувствовал себя способным мыслить и действовать совершенно по-новому, в соответствии с открывшимся ему революционным взглядом на все сущее.

«Не хочешь прогуляться до центра, когда игра закончится?»

Он посмотрел туда, откуда донесся голос. Это был Тимми Уильямс, но даже Тимми Уильямс, сразу же понял он, стал кем-то другим, лучше, более значительной личностью, чем паренек, похожий на грызуна, с которым он любил обсуждать прочитанные книги и делиться непристойными секретами.

«Сегодня со мной произошло нечто очень странное», – доверительно сообщил он приятелю через полчаса, когда они сидели в кондитерской и поедали клубнику со сливками.

Но выслушав его историю, Тимми только рассмеялся и заверил, что каждому иной раз что-то мерещится. Это, возможно, последствие запора.

Разумеется, все обстояло не так. Но теперь, когда рассыпавшийся мир вновь обрел целостность, когда занавес задернулся, а лава уползла назад, откуда появилась, насколько же комфортнее он себя ощущал! Лучше все оставить как есть. Лучше продолжать жить так, как жил прежде, не отваживаясь на рискованные поступки или на что-то из ряда вон выходящее. И после секундного колебания он уже смеялся вместе с одноклассником.

Возможно, это все запор, а по-научному – констипация. Да, точно, констипация. И как будто он обрел свою самостоятельную жизнь, рефрен навязчиво стал звучать в голове на мотив песенки «Однажды в зарослях бамбука».

Возможно, лишь запор,
Возможно, лишь запор,
Вернее – констипация!
Возможно, лишь запор,
Возможно, лишь запор,
Запорнейший запор, пор, пор…