Время должно остановиться

– Ни при чем, – ответила она. – Ей просто нет места. Шокирующие действия полностью вытесняют ее.

– Какие же действия?

– Те самые, которые совершаете вы, когда не знаете, что еще вам сделать или сказать.

– Но как вы осмелитесь? Имея в виду, что вы застенчивы…

– Придется совершить над собой насилие. Словно вы готовы покончить с собой, приставить револьвер к виску. Еще пять секунд, и наступит конец света. Тогда ничто другое больше не имеет значения.

– Но оно имеет значение, – возразил Себастьян. – И никакого конца света не наступит.

– Нет, но мир претерпит трансформацию. Шок создает совершенно новую ситуацию для вас.

– Неприятную ситуацию.

– Настолько неприятную, – подтвердила миссис Твейл, – что вам уже некогда думать о своей застенчивости.

На лице Себастьяна отчетливо читалось сомнение.

– Вы мне не верите? – спросила она. – Тогда давайте проведем репетицию. Я – миссис Гэмбл и прошу рассказать мне, как вы пишете стихи.

– Боже, это было отвратительно! – воскликнул Себастьян.

– А почему это получилось отвратительно? Потому что у вас не хватило ума понять, что это одна из тех просьб, которые невозможно удовлетворить, не шокировав собеседника. Я чуть не расхохоталась, слушая, как вы стали бормотать о каких-то психологических тонкостях, которые наша старая леди не смогла бы понять, даже если бы действительно захотела. А никакой подлинной заинтересованности не было и в помине.

– Но что еще мне оставалось? Она настаивала, что ей хочется знать, как я пишу.

– А я вам подскажу, – сказала миссис Твейл. – Вам следовало выдержать паузу секунд в пять, а потом очень размеренно и четко объяснить: «Мадам, я пишу стихи химическим карандашом на рулоне туалетной бумаги». А теперь произнесите эту фразу вы сами.

– Нет, не могу… Право же…

Он выдал одну из своих очаровательных умилительных улыбок, но вместо того, чтобы растаять, миссис Твейл лишь презрительно покачала головой.

– Нет, нет, не надо вот этих штучек. Со мной такое не пройдет, – сказала она. – Я совершенно не люблю детей. А что до вас, то вам должно быть стыдно прибегать к подобным трюкам. В семнадцать лет мужчине уже следует заводить детей, а не притворяться одним из них.

Себастьян покраснел и нервно рассмеялся. Ее прямота причиняла ужасную боль, но в то же время какая-то часть его существа радовалась ее манере общаться с ним, ее нежеланию сюсюкать, как это делали другие женщины.

– Прошу еще раз, и на этот раз вы скажете это, – настаивала миссис Твейл. – Давайте!

У нее был такой властный тон, что Себастьян подчинился без дальнейших жалоб и споров.

– Мадам, я пишу стихи химическим карандашом, – начал он.

– Это не шокирующее заявление, а блеянье какое-то, – прервала миссис Твейл.

– Мадам, я пишу стихи химическим карандашом, – повторил он чуть громче.

– Fortissimo![51]

– …химическим карандашом на рулоне туалетной бумаги…

Миссис Твейл захлопала в ладоши:

– Превосходно!

Она рассмеялась своим коротким и мелодичным смехом. Исполнившись храбрости, Себастьян вторил ей.

– А теперь, – продолжала она, – я должна ухватить вас за ухо. Крепко, до боли. А вы от возмущения и удивления заорете: «Ты, старая сука, немедленно отцепись от меня!» или что-то подобное. Вот когда начнется настоящая комедия. Я начну верещать, как попугай, а вы…

Дверь гостиной в этот момент распахнулась.

– Il Signor De Vries, – объявил дворецкий.

Миссис Твейл прервалась на середине фразы и мгновенно изменила выражение своего лица. Вновь прибывшего встретила величавая и серьезная мадонна, когда он через всю комнату устремился прямо к ней.

– Меня все утро не было дома, – сказал Пол де Вриз, пожимая протянутую ему руку. – Получил вашу телефонограмму, только вернувшись в отель после обеда. Какое ужасное известие!

– Шокирующее, – повторила миссис Твейл, склоняя голову. – Между прочим, – добавила она, – познакомьтесь. Это племянник несчастного мистера Барнака, Себастьян.

– Представляю, каким для вас это стало ударом, – сказал де Вриз, обмениваясь с Себастьяном рукопожатиями.

Себастьян кивнул, отчего-то чувствуя себя лицемером, и пробормотал, что да, горе его невыносимо.

– Чудовищно, просто чудовищно, – твердил де Вриз, – но мы, конечно же, не должны забывать, что даже в смерти заключены определенные жизненные ценности.

Он снова повернулся к миссис Твейл:

– Я примчался сюда, чтобы узнать, не могу ли хоть чем-то быть вам полезен.

– Вы очень добры, Пол.

Она вскинула ресницы и посмотрела на него пристальным многозначительным взглядом; сомкнутые губы дрогнули в подобии улыбки. Потом она опустила глаза, уперев их в свои белые руки, сложенные на бедрах.

Лицо Пола де Вриза просияло от удовольствия, и внезапно вспышка инстинктивного понимания подсказала Себастьяну, что этот тип влюблен в нее, а она это знает и не отвергает его любви.

Им овладел приступ бешеной ревности, чувства тем более болезненного, что оно усугублялось сознанием своей ничтожности, особенно бурного, поскольку выразить его он не мог, не выставив себя полнейшим дураком. Ведь признайся он ей в своих чувствах, она просто подняла бы его на смех. Это превратилось бы в очередное унижение.