Время Глухаря

Когда он закончил, то, открыв глаза, увидел ошарашенного старика. Тот смотрел прямо в глаза Вовке и взволнованно сглатывал слюну.

– Ты… ты это откуда знаешь? – выдохнул старик, – давно, говоришь? У него перехватило дыхание, но прокашлявшись, он восстановил его и вновь задал вопрос, теперь уже удивленному Вовке.

– А что ты так, Аркадич? Ты знаешь автора? – Володька взволнованно смотрел на преобразившегося старика.

Однако старик успокоился и почти как-то уже почти равнодушно произнес:

– Да нет, просто слышал их, ничего, все хорошо. Отдыхай, мне надо отойти на время.

Вовка в дом не пошел. Он отошел немного в сторону и, улегшись на траву, стал смотреть в небо. Мысли перешли к Аркадичу.

– Странный дядька, но прикольный. Интересно, что это стихи так ошарашили его? Наверное, слышал раньше. Хоть бы подсказал автора.

Все больше и больше он ощущал пропасть между ним и собой. И в тоже время казалось, будто некая нить связывала их.

– Я молодой, сильный, хотя и не очень. Вся жизнь вроде бы впереди. Ведь все в моих руках. Все принадлежит мне. Как хочу, так и иду по дороге жизни. А раньше почти все принадлежало им, старикам. Они строили, мы живем, мы построим, наши потомки будут жить. Они все это имели. И небо надо головой и… я иду по стопам их. Нас это должно сближать. Они всё оставляют нам. Место под солнцем теперь наше. Старики постепенно уходят. Невольно вспомнилось изможденное лицо матери. Я не могу по многим вопросам понять их, а они меня, или даже не меня, а всех нас, молодых, дерзких, увлеченных. Чем? Пьянкой, развратом, наркотой? Но я все равно уважаю их хотя бы за то, что они прожили эту жизнь. Они справились, не скисли, не упали духом. И я иду, у меня много впереди еще всего, и ошибок, и бед, и радостей, и поражений. И я не должен втоптать в грязь то, что они построили, пережили, выстрадали. Я не могу их подвести, не должен. И надо найти силы, дополнить, закончить начатое ими. Довести их начинания до конца, хотя, может, и не так как они думали сами, пока были молодыми.

Вот Аркадич, он ведь говорит, что сам раньше был другим…

Вовка поймал себя на мысли о том, что это у него впервые. Мысли, бродившие у него в голове, были незнакомые для восприятия. Раньше он даже не задумывался над тем, как он живет и для чего. Он считал, что так все живут. Что это – нормальная жизнь. Новые, незнакомые мысли заставили защемить его сердце. Он вдруг начал понимать, что живет не так, что жизнь, этот мир устроен не для такой жизни, какой жил он. Вновь вспомнилась мать. Ее грустные, усталые глаза. – Где она? У Бога? – Она умерла пять лет назад. Вовка сейчас даже и не нашел бы ее могилку. На кладбище был всего один раз. Когда хоронили. Из глаз скатилась слеза, и Вовка привстал, чтобы посмотреть, где был старик. Его нигде не было видно. Он встал, оглянулся, но, так и не увидев его, пошел к дому. Аркадич был в доме и что-то колдовал у плиты.

– Ну что, отдохнул? – спросил он вошедшего Вовку.

– Да, Аркадич, вот лежал, думал.

– И о чем? – улыбнулся старик.

– О жизни своей, никчемной. Слушай, Аркадич, а давай помолимся, научи меня.

Старик повернулся к нему. Внимательно посмотрел на него, мотнул головой. Затем повесил полотенце на крючок и пригласил парня в горницу.

– Проходи, Владимир Сергеевич, проходи мой хороший.

Вовка, войдя в горницу, повернулся к старику.

– Аркадич, а откуда ты знаешь мое отчество?

Старик как-то напрягшись, улыбнулся.

– Да я так, угадал видать. Так ты Сергеич?

– Да, только батька нас бросил с мамкой, когда я еще мальцом был, давно. Мать меня одна поднимала, – он замолчал на миг, потом посмотрел на старика, – да вот только ценить мы это начинаем поздно.

Перед образами горела лампада, освещая лики Господа и Богородицы. А над всем иконостасом висел большой крест. Вовка только сейчас обратил внимание, что он как-то таинственно освещался. Они встали на колени и перекрестились.

Старик тихо, вполголоса, четко проговаривая слова, чтобы было понятно, начал молиться. И Вовка стал повторять за ним, тихо и с умилением.

Благодать окутала их своей любовью и нежностью, и парень вновь, как и вчера, ощутил небывалую раньше какую-то непонятную тихую радость. Он увидел прямо пред собой крест, в каком-то сиянии, исходящим непонятно откуда, и Христа. Были видны раны на бедрах и руках. И лицо… изможденное и в слезах. Искалеченное и измученное тело Христово. «Бог есть Любовь» – так сказано в Евангелии. Господи, помилуй… помилуй меня грешного, очень грешного, очень, очень. И вдруг его накрыло. Он вновь ощутил себя никчемным, позорищем рода человеческого, грязным подонком, скотиной и червем земным.

– Господи, помилуй. Научи, помоги принять Тебя. Как я раньше жил, даже и не знал про Тебя. Научи меня, Боже, любить, приношу себя в жертву, если примешь. И он вдруг осознал, понял, то готов умереть за Него, за других людей.

– Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих – сказано так.

И вдруг, он вновь увидел глаза девочки из подвала. Они звали его, манили холодным магнитом, и он боялся их.