Время Глухаря

После выпитого голову Вовки вдруг понесло и затуманило. Резко захотелось прилечь и уснуть. Чуть пошатнувшись, он почти упал в объятия старика, и, в полуобморочном состоянии, разрешил ему сопровождать его до кушетки. Едва его голова коснулась подушки, как он полностью погрузился в спокойный сон.

«Господи, молитву мою, за раба Твоего Владимира, прими, прошу Тебя, все грехи его и преступления, что соделал он пред Тобою и пред Святыми твоими Ангелами все возложи на жертву Твою умилостивления, да опалишь Ты и истребишь все огнем Любви Твоей, да изгладишь всякую скверну грехов его, да очистишь совесть его от всякого преступления и да возвратишь ему благодать утраченную грехом, вразуми его, Господи…»

Голос старика, слова молитвы, как из небытия донеслись до Вовкиного слуха. Он слегка приоткрыл глаза. Было темно и тихо. Привстав и оглядевшись вокруг, увидел из-за занавеса в соседней комнате свет от лампады. Он посмотрел в сторону окна, но ничего не увидел. Вовка встал и подошел ко входу в другую комнату, где увидел знакомого старика. Тот стоял на коленях перед образами. Аркадич, услышав Вовку, повернулся, осенил себя крестным знамением. Затем встал и подошел к стоящему в дверях парню.

– Проснулся, Владимир?

И от этого просто вопроса, от того, что его, Глухаря, вдруг назвали полным именем, от вида образов Господа, Божьей матери, Святых Его, от всей этой обстановки, он… вдруг заплакал.

Последний раз это было в детстве. После драки со своим недругом, более сильным и взрослым пацаном из соседнего двора. Но тогда слезы были другими. Он плакал от ненависти, от безысходности. Не хватало силы, чтобы избить, унизить, отомстить. Сейчас это были другие слезы. И Вовка понимал это. До него вдруг внезапно дошло то, что было давно утрачено, забыто в постоянных пьянках, в дурной компании. Это были слезы умиления. Ему хотелось плакать, было хорошо, ему нравилось всё. И обстановка, и тишина, и огонь в лампаде пред иконами, и этот добрый, забавный старичок. И он плакал. Плакал и улыбался, и не стеснялся, не убегал от этого. Это были ЕГО слезы, со всеми недостатками, но его…

И вдруг словно что-то взорвалось в его груди. Он упал на колени, подполз к иконам и навзрыд запричитал. Сам не понимая и не осознавая этого, он рыдал. Ударяясь головой о половицы, он вдруг ясно осознал свою нечистоту, свое ничтожество пред Сотворившим его. Вся грязь, нечисть, забурлила в нем. Он почти кричал, изнемогая от своей нечистоплотности. И когда он, вдруг, внезапно остановился и, обессиленный, упал с колен на грудь, он увидел боковым зрением стоящего на коленях рядом с ним старика.

Затем они оба встали, помогая друг другу подняться, и, усевшись на лавку, молча посидели в тишине.

Старик поднялся, посмотрел на Вовку, и негромко сказал:

– Это хорошо, Владимир, есть в тебе еще искра Божия, А то, что поплакал, так это душа твоя плакала. Благодать Божия объяла тебя, сынок.

– Чай проголодался, поди, – он поискал что-то в столе, затем достал сковородку, и стал молча готовить ужин. Вовка молча следил за ним и наслаждался его присутствием.

– Как же мне хорошо, Аркадич, можно я… можно мне, – он замялся, вздохнул, замолчал.

– Можно, конечно, можно, – как бы прочитав его мысли, сказал старичок, – ты поживи у меня.

– Да нет, я… побуду до утра, хорошо?

– Я же тебе сказал, можно. Сейчас мы с тобой поужинаем, день то ты проспал, а потом, если захочешь, поговорим. Он накрыл на стол, разрезал пополам большой свежий огурец, и кивнул Вовке: присаживайся.

Старик выпрямился и повернулся к иконе Христа Спасителя.

– Давай помолимся, Владимир, Господу. Знаешь главную молитву или хотя бы слышал про нее?

– Главная – это какая?

– Отче наш. Нашему Небесному Отцу, – и старик медленно и четко начал проговаривать слова молитвы. – Отче наш, иже еси на Небесех, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, – он чуть искоса посмотрел на парня, увидев его непонимающий взгляд, замолчал и повернулся к нему.

– Что это, еси на небесех? – задал вопрос Вовка, – прости, не понимаю.

– Давай-ка я тебе после расскажу. А сейчас, повторяй за мной – старик вновь повернулся к иконе. – Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли, хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…, – старик перекрестился и замолчал. Затем повернулся к стоящему чуть поодаль гостю.

– Давай поужинаем. Не будем торопить время, – и он пригласил Вовку к столу.

Смущенный от такого внимания парень как-то стушевался и скромно присел на табурет.

Поужинав в тишине, хозяин вновь перекрестился и, посмотрев на икону, что-то зашептал. Вовка, чувствуя себя неловко от того, что не знал, как поступить, тоже поклонился. Аркадич убрал со стола и пригласил гостя в горницу.

– Проходи, Владимир, присаживайся, где тебе удобней. Если хочешь, спроси. Ты ведь хотел меня спросить что-то?

– Да, я о Боге. Расскажи мне о нем. Мать что-то говорила мне в детстве, дак это, я забыл уже…

Старик присел рядом и ласковым взглядом оглядел Вовку.

– Не жарко? А то скинь верхонку то…