Время итогов

В праздники пекли пироги: с мясом, с капустой, с рисом и яйцами, ватрушку, обязательно сладкий открытый. Мать к тому же делала сдобный хворост, пекла плюшки. Готовили мясное жаркое. Варили студень. Ели много. Не отставали и в питье. На другой день шли к маминой сестре, моей крестной, тете Шуре. И у нее продолжался праздник. «Паша́, Паша́! — почему-то не на первое «а», а на последнее делая ударение, говорил отец, обращаясь к мужу тети Шуры. — «Вечерний звон». И по всей коммунальной квартире раздавалось дружное: «Бом! Бом!», в то время как женские голоса выводили саму песню.

Хорошим голосом и слухом отличалась тетя Шура. У нее был редкой красоты тембр, напоминавший Обуховский. Как-то я хотел записать ее песни, но дядя Паша замахал руками, отозвал в сторону и сказал: «Ради бога не делай, и так житья нет. А тут совсем зазнается». Жалею, что не записал. Теперь уж не запишу, — ее давно нет.

В Любиме я по-настоящему пристрастился к чтению, обнаружив в кладовке кучу книжечек, приложение к газете «Гудок». Я не находил лучшего занятия, чем сидеть в дождь у окна и читать. За окном льет, небо ненастно, на улице и в поле ни души, и незаметно летят страницы за страницами, рассказывающие о незнакомых мне людях, о их делах, их жизни. Но вот небо проясняется, выходит солнце, и я несусь на улицу. Там уже Володя, и мы с ним мчимся по мокрой траве, полем. Нам хорошо, дышится легко. И играм и движению нет конца.

В детстве и игры и ссоры, — все рядом. Не помню уж, из-за чего-то мы поссорились с Володей. И вот поджидаю его с братом, спрятавшись за забор. У меня в руке железный прут.

— Я его схвачу за руки, буду держать. А ты бей прутом! — говорит брат.

Ничего не подозревая, появляется на улице Володя. Равняется с нами. Мы выскакиваем. Ленька хватает Володю за руки, держит его, кричит: «Бей!» Я подымаю прут. Но каким тяжелым он становится. У меня руки словно налиты свинцом. Я еле подымаю его. «Бей!» — кричит брат. Но я не могу ударить. Мне не поднять прут. Володя вырывается, но не бежит, а, подзадоривая, спрашивает меня: «Ну чего ж не бил? Слабо?» Я киваю головой в знак согласия, и через несколько минут мы уже как ни в чем не бывало гоняем тряпичный мяч.

С тех пор прошло сорок лет. И вот, спустя эти годы, надумал я побывать на родине. Приехал в Любим с дочерью, показать, где родился, где жили мои деды. Зашли мы, конечно, и в бабушкин дом. Разговорились с хозяйкой, когда-то купившей его у бабушки. И спросил я у нее о Володе, жив ли?

— А как же, через два дома от нас и живет. Братья его померли, а он жив. Как же!

И я захотел непременно его повидать.

— Только вы не говорите, кто я. Скажите, что вызывают. А я постою у ворот, — сказал я хозяйке, ожидая, как удивится Володя, как и не узнает меня сразу.

И мы пошли. Я остался у калитки во дворе, а она прошла в дом.

Через минуту с крыльца спустился старик. Настороженно взглянул на меня и спросил:

— Что вам?

И веря, и не допуская мысли, что этот старик тот самый Володя, друг моего детства, я неуверенно сказал:

— Может, вы помните, как давно-давно, у бабушки Матрены, — и я указал в сторону на бабушкин дом, — жили два мальчика, Леня и Сережка... Это было в двадцать шестом году...

— Сережа! — вдруг страшно вскричал старик. И так внезапен и даже жуток был этот крик, что я даже растерялся. Было похоже, будто Володя все эти годы ждал встречи со мной. Мы обнялись, расцеловались. Он поуспокоился, и теперь смотрел на меня, и улыбался сквозь слезы, и с сожалением качал головой, то ли потому, что все осталось в бесконечном прошлом, то ли потому, что прошла почти вся жизнь.

— Ну, чего же мы стоим! Идем, идем!

И мы вошли в дом. Наветречу мне подняла взгляд седая женщина, до белизны, хотя по годам еще и не старая. Шагнула навстречу, волоча ногу.

— Жена моя, — сказал Володя.

Нет, никакое воображение не придумает того, что порой преподносит нам жизнь.

Володя рассказывал о себе с какой-то торопливой жадностью, будто давно ждал этого часа, чтобы объяснить, как все с ним получилось, как он жил.

На войне он был водителем танкетки. Чтобы отвлечь внимание противника, послали в атаку несколько танкеток. Они пошли. И сразу же четыре загорелось. А вскоре подбили и ту, в которой находился Володя. Ему с младшим лейтенантом удалось выскочить, поползли к своим. Но их настигли. Взяли в плен. Погнали в лагерь.

— С полтысячи нас было. Заставляли ремонтировать дороги, наводить мосты. Мы все дальше продвигались в нашу страну. А потом наши перешли в наступленье, и фрицы драпанули. А нас бросили. Попал на фронт. Домой я ни слова не писал. Чего писать, если каждую минуту могли убить. А уж одну-то похоронную наверняка на меня еще полтора года назад послали. Обрадую, что жив, а завтра, может, и убьют. Что же еще-то раз им переживать, — он кивнул на жену. — Так провоевал с полгода. Ну, вижу, живу. Написал домой. А там и вернулся...

* * *