Время итогов

В Ленинграде мы поселились в полуподвальной квартире на улице Декабристов. Поселились в узкой комнате с окном на улицу. Одна из боковых стен потела перед ненастьем, и мы могли безошибочно предсказывать погоду. Кроме сырости, в нашем жилье была еще одна неприятность — на кухне водились черные тараканы. Они лазали по кастрюлям и, шурша, разбегались, когда внезапно включали свет.

В квартире, кроме нас, жило еще два семейства. Царский полковник Филиппов с женой, сыном и дочерью. И его зять Бушуев Серафим Павлович, скрипач, женатый на старшей дочери полковника. О нем я написал рассказ «Восточная мелодия». Теперь, когда прошло уже много лет, вглядываясь в прошлое, я не могу не быть благодарным этому человеку. Конечно, вряд ли он сознательно хотел приобщить меня к культуре большого города, приоткрыть двери в артистический мир, но косвенно это вышло так. И все те дивертисменты, концерты, рассказы его о музыке не могли пройти мимо моего сознания и оказали определенное воздействие на нравственное мое воспитание.

Квартира состояла из четырех комнат. Две из них занимал полковник, небольшого роста старик, всегда аккуратно одетый, побритый, пахнущий одеколоном. Жена его была подчеркнуто вежлива и неразговорчива, как человек, который постоянно носит в себе несбывшиеся надежды и утраченные иллюзии. На кухне она всегда была в чистом переднике и резиновых перчатках.

Удивительный был у них сын, Андрей. Казалось бы, в такой семье и — убежденный, непреклонный партиец. Был он очень серьезен, лет двадцати семи, высок ростом. По заданиям партии он часто отлучался в область на пропагандистскую работу в деревню. Со своим отцом у него были ровные отношения. Бушуева презирал. Старшую сестру старался не замечать. С моими родителями был сдержан. Но однажды остановил на кухне отца и сделал ему выговор за то, что видел того подвыпившим.

— Вы же коммунист. Почему вы пьете?

— Во-первых, не пью, а выпиваю, — попробовал отшутиться отец. — А потом, что же, коммунисту и выпить нельзя? Он тоже человек, как и все...

— Нет, коммунист в этом смысле не имеет права быть таким, как все, и вы это отлично знаете. Ленин таким не был.

Отец смущенно покашлял в кулак.

— Конечно, ты прав, — сказал он, — но жизнь так у меня складывается, что другой раз и выпьешь...

— Философия слабого, — жестко сказал Андрей, твердо и безо всякого сочувствия глядя на отца.

— Ну, это ты того, так бы не следовало со мной говорить, — сказал отец, — ты еще молод со мной так говорить...

— Я с вами говорю как партиец, и возраст здесь совершенно ни при чем. Своим поведением вы позорите партию!

— Я ничего плохого никому не делаю, — притих отец, — выпиваю — это верно, но не шумлю, я не оскорбляю... И ты напрасно так со мной, ты еще в школу бегал, а я уже с кулачеством боролся.

— Тем более не имеете права пить. Я сегодня продолжаю борьбу с кулачеством, а вы... Вы мешаете мне! — Андрей резко повернулся и ушел.

— Вот пассажир проклятый, — недоуменно, с обидой сказал отец и в последующем, когда приходил домой выпивши, а он все же выпивал, то старался так незаметно проскользнуть по кухне в нашу комнату, что даже черные тараканы не слышали.

Весной двадцать восьмого года Андрей Филиппов был убит неподалеку от Дудергофа. Его привезли в Ленинград. Хоронили торжественно, с почестями.

Вечером отец, подвыпив, горестно сокрушался:

— Настоящий был партиец! Большой человек вышел бы из него...

Сестра Андрея, Рая, худосочная, большеглазая девица, жила как-то незаметно. «Жюжас!» — любила она говорить.

Вскоре после смерти сына Филипповы уехали на другую квартиру. Это нам позволило занять одну из их комнат. В другую въехала молодая женщина, работница какой-то фабрики, Шура. Иногда, когда родителей не было дома, мы с братом забиралисъ к ней в комнату и начинали там возню. Возвращались к себе возбужденные, красные, усаживались за учебники, но долго не могли понять, о чем там речь.

За годы наших странствий Ленинград стал богаче, фасады домов были покрашены. На витринах лежали окорока, колбасы, перетянутые шпагатом, на свету сверкали бутылки с разными винами, из «рога изобилия» сыпались на подоконник конфеты (тогда писали «конфекты»). Уже не было мальчишек, кричавших: «Красссная вечерняя газета!», теперь газеты продавались в киосках. Больше появилось трамваев. Комсомольцев можно было сразу отличить — они были одеты в юнгштурмовские костюмы, перехваченные в поясе кожаным ремнем, с портупеей. Больше стало порядка.

* * *

До встречи с Бушуевым жизнь артистов представлялась мне какой-то сказочной: думалось, что живут они в прекрасном волшебном мире и всегда нарядно одеты. Узнав же поближе Бушуева, понял, что жизнь не всех артистов балует. Есть у нее свои любимчики, есть и пасынки. Судя по тому, как жил Серафим Павлович, он не принадлежал к числу ее любимчиков. И тем надменнее, даже величественнее была его поступь, когда он выходил к освещенной рампе, тем холоднее был его взгляд. Нетерпимо высокомерен был он и дома. Отцу — чуть приметный кивок, матери — снисходительная улыбка.