Время итогов

Я учился уже в третьем классе, когда впервые вызвали мать в школу. Русский язык преподавал у нас Петр Васильевич Цветков — хороший, вдумчивый педагог. Он умел распознавать каждого ученика, распознал и меня. Было дано выучить стихотворение. Я его не выучил, полагая, если меня Петр Васильевич вызовет, то я начну заикаться, и он, пощадив меня, поставит добрую отметку. Он вызвал меня. Я стал отчаянно чмокать губами, морщиться.

— Не надо, не надо, — сочувственно сказал он мне. — Иди к доске.

Я пошел.

— А теперь напиши стихотворение.

Я стоял совершенно потерянный.

— Ну что же, пиши, пиши!.. Или ты и тут заикаешься?

Я молчал, не смея поднять глаза, в то время как весь класс хохотал.

Была вызвана мать.

— Способный, но лентяй! — сказал ей Петр Васильевич.

После чего дома ожидал меня суровый разговор и, конечно, «угол». Вообще, в нашей семье не было принято бить детей. «В угол!» — кричала мать, если мы в чем провинимся с братом, и мы стрелой летели в угол. Вставали лицом к стене и стояли до тех пор, пока не просили прощения. Я был более покладистый и минут уже через пять виноватым тоном произносил: «Мама, прости», и она прощала, и я выходил и носился опять по двору, а брат стоял, ему что-то мешало вот так быстренько принизить себя. И он стоял до тех пор, пока мать, уже сжалившись, не говорила: «Ну, проси прощенья и выходи!» Отец нас никогда не наказывал. Даже не бранил. Любил с нами бороться, ну, и конечно, поддавался. Книг в своей жизни он прочитал мало, но самой любимой у него была повесть «Тарас Бульба». И он часто произносил вечером: «Сегоня спать, а завтра в сечь!» Может, потому ему эта книга была так близка, что и там и у него было по два сына. Он любил нас, но как большинство отцов, мало обращал внимания. Здоровы, сыты, одеты, ну и ладно.

Отец уходил на работу, мы с братом в школу. Мать по хозяйству. Но вот зачем-то ей нужно было съездить в Петроград, — возможно, за вещами. Уехала. Чтобы не заботиться о нас, отец нам выдал на несколько дней деньги, которые мы тут же с братом пустили в дело, — стали играть на биллиарде. Кроме того, конечно, ни о каких обедах и речи быть не могло, мы стали покупать лакомства. В то время были широко распространены бублики. О них даже песню пели: «Купите бублики, горячи бублики. Гоните рублики вы поскорей». Так я купил связку бубликов и, повесив себе на шею, носился с ними на большой перемене. Носился, как молодой козел, потряхивая связкой, думая, что это смешно. И тут на полном ходу меня остановила учительница. Она схватила за воротник, повернула к себе и зло сказала: «Сейчас же сними бублики. И не смей, никогда, слышишь, никогда не смей, дразнить бедных!»

— Я не дразнил...

— Сейчас же сними, — сквозь стиснутые зубы сказала она, бледная и злая от гнева.

Я снял — и только тут увидел, как неотрывно с завистью глядят на меня ребята. К счастью, зазвонил звонок, и я побежал в свой класс, сгорая от стыда.

Отца направили на организацию кооперативного дела в Новгородскую область.

Крестцы. Сколько таких городков на русской земле! Большая площадь с белой церковью. На главной улице несколько каменных домов с магазинными помещениями в нижнем этаже, — дома бывшего купечества. Больница. Школа. Улицы, улочки, прогоны, по обеим сторонам которых вплотную стоят дома, домики, домишки с огородами и садами. В сарае пожарного депо в летние вечера показывали фильмы. Тогда они были «немые», и каждый фильм сопровождался игрой на рояле, и всегда находился добровольный чтец текстов; причем читал на полный голос, будто все были глухие. Достопримечательностью Крестцов был дурачок, — здоровый мужик, ходивший и зимой босиком. У него были красные, словно обваренные, растоптанные ступни.

Крестцы оставили много в памяти. Там я вступил в пионеры и меня назначили завхозом отряда. Брат был барабанщиком. Ему ничего не стоило выигрывать «Старый барабанщик, старый барабанщик, старый барабанщик век не спал!». К тому времени он уже играл на баяне. Слухач! И какой! Начал с однорядной гармошки в Кустанае и дошел до такого совершенства, когда был студентом, что дважды выступал на концертах вместе с баянистами, окончившими консерваторию. Говорили, что у него не десять пальцев, а поменьшей мере сотня. Так вот он был барабанщиком, а я завхозом. В моем хозяйстве находилась керосиновая лампа, барабан и знамя. Я не знаю, куда подевалась керосиновая лампа, но когда пришло время отчитываться за свою хозяйственную деятельность, то я был в страшной панике. Я должен был барабан, знамя и лампу в порядке отчета показать отряду, но она словно сквозь землю провалилась. Хорошо, что у казенной лампы не было особых примет и за нее сошла домашняя, такая же «десятилинейная».