Время невысказанных слов

Это был уже не прошлый год, когда жизнь моя делилась между театром и «Армстронгом», не прошлая зима, когда я почти не спала из-за не-пойми-каких-чувств к Максиму. Не было больше бабушкиных и маминых секретов от меня, не было пустого дома, куда я в одиночестве возвращалась каждый день, не было успокоительных ночных разговоров с Марком и безумных вживаний в образы своих героев. Пустая квартира молчала — хранила преданно и верно секреты своих хозяев, все мысли и всплески энергии, катания по полу и ненавистные телефонные разговоры с Андреем. А также и все, что было «до». Все истории, детские игры с лучшим другом, неразделенная любовь, страдания по отцу, ссоры с мамой, оперные песнопения графини Трубецкой. Обо всем об этом молчала квартира.

Я сняла с полки старые любимые в детстве Французские сказки — обложка яркая, оранжевая, с большим цветастым петухом сверху, раскрыла на какой-то странице наобум — и на руку мне выпала ромашка. Ах, старая знакомая ромашка! Хрупкая и нежная, ни в чем не повинная. Пережила того, кто дарил их. Точнее, не то, что пережила…. Но до нее хотя бы можно дотронуться.

Я отдала долги. Я открыла карты.

И потому меня больше никто не ждет.[1]

Ладно, все это были сантименты. Но Воронеж был пуст еще и из-за того, что не было больше всех тех, кто наполнял его воспоминаниями. Не совпал с моими каникулами Марк — у него были другие сроки сессии, не приезжали из Москвы Тоня и Толя, которые писали мне длинные счастливые письма, каждый по очереди, и посылали веселые открытки — единственные чудики, наверно, из-за которых все еще работала почта. Поселилась в собственном доме мама, и некому стало высказывать претензии из-за позднего возвращения. Чтобы перестать думать об этом, я переехала в особняк графа и отправилась с визитами.

Поостроумничала с бабушкой.

— Мне интересно, когда ты бросишь курить и петь?

— Хорошо, что хоть не курить и пить, а! Я может быть и старая, но еще не выжила из ума.

— Ты не старая, не прибедняйся!

— А раз так, значит могу еще устраивать безумные вечеринки, дуть в преферанс со старыми грымзами, петь и, конечно же, курить, — подытожила она, выпуская струю дыма чуть ли не мне в лицо.

Навестила Владилену:

— Бог мой, да это что же делается! Кто это у нас такой красивый заявился! А ну-ка шагом марш переодеваться — у нас сегодня аврал! — заявила она, расцеловывая меня.

— Как вы тут поживаете без всех нас, Владилена Аркадьевна?

— Как-как, учу молодежь уму-разуму! Валерий, меня уже достали Битлы, переключи-ка на что-нибудь более вменяемое, pronto! И вообще, смотрите, кого я вам привела — это Варвара, да она стояла у основания этого шикарного заведения! Запомните это лицо, и никогда не пропускайте!

Как всегда громогласная, делающая всех посетителей свидетелями частной жизни персонала кафе, так сказать, впускающая всех в душу, в любимой цветастой юбке и с любимым Вороньим гнездом на голове. Она была потрясающей. Я обожала эту женщину.

Но здесь уже не было Тони, Толи и меня, не было всех, кто почти стоял у основания, как сказала моя бывшая хозяйка.

Остался лишь Михаил. Еще один бывший главный персонаж моей сумбурной несуразной пьесы.

И да, на ум почему-то в последнее время приходили строки из стихов Веры Полозковой. Мы все ей увлекались тогда:

Я играю лишь главные роли —

Пусть они не всегда велики,

Но зато в них всегда больше соли,

Больше желчи в них или тоски,

Прямоты или истинной воли -

Они страшно подчас нелегки…[2]

— Тебя просил я, быть на свидании, — запел он, едва я только показалась в зале, — мечтал о встрече, как всегда. Ты улыбнулась, слегка смутившись, сказала…

— Да, да, да, да! Мишка! — я снова, как когда-то, кинулась к нему на шею и поцеловала в щеку.

— Варька! — он ответил мне тем же.

Они навсегда остались моей второй семьей, эти люди.

В том, что все изменилось не только для меня, я находила какой-то даже символизм. Все было правильно, как надо. Время действительно не стояло на месте и люди, соответственно, тоже. Мне нравилось переписываться с ними и перезваниваться, встречаться изредка, но как никогда душевно. Нравилось делить с ними общие воспоминания, нравилось гордиться их успехами и делиться своими. Нравилось, что я могла позвонить да тому же Борису в Москву, рассказать про свое бытье на журфаке, выслушать кучу полезных сведений и посмеяться его студенческим проделкам на журфаке МГУ. Нравилось, что люди в разных городах могли сделать что-то для меня, а я могла по их просьбе сделать что-то в Питере. Нравилось выбираться на вокзал, когда кто-то проездом останавливался в городе, и привозить домашние вкусности или питерский сувенир. Нравилось, что в Воронеже меня тоже ждет свой дом, а значит, есть куда приткнуться, если все полетит в тартарары. Мне нравилось это слово. Дом.

Дом, который не только место. Но и люди.

Она осталась такой же рыжей и улыбчивой, как и несколько месяцев назад, и граф остался таким же, как я снисходительно заявила ему по приезде. Только вот седых волос поубавилось… Краситесь?

Он щелкнул меня по носу.

— Будешь много знать…

— Скоро состарюсь?

— Вот именно.