Время невысказанных слов

Мама все смеялась. Смеялась, выспрашивала, рассказывала. Совсем перестала быть похожей на грозную адвокатессу, хоть и не перестала работать на своей дурацкой работе. Ей очень шел этот дом, этот статус, это счастье.

Ей шло это счастье. То самое, о котором я просила для нее все детство. После каждой встречи с отцом — особенно.

— Варька, — пораженно прошептала она, увидев меня на пороге.

— Мы же не будем целоваться, мам?.. Не будем разводить эти сопли, правда? Не разочаровывай меня!

Мы захохотали, а потом неожиданно обнялись.

Только пожив в Питере, я поняла, как много она делает для меня. Как много….

Эту благодарность нельзя передать словами. Все они кажутся мне пустыми, не выражают, не передают. И я, конечно же, не могла. Ну не могла и все. Слов слишком мало, а те, что есть, слишком фальшивы и употребляются направо и налево.

Поэтому просто так. Лучиться счастьем, глядя в глаза и сидя рядом. Кивая через стол и шурша длинной юбкой.

…Я приехала в Питер успокоенная, уставшая и отдохнувшая, скучающая, обалдевшая, примирившаяся, готовая к дальше. Кит еще не вернулся из Выборга — ему ехать два часа, он еще успеет. Затем бросила вещи, переоделась, подумала над чашкой чая, недолго правда, выложила ненужное, проверила телефон, зарядила плеер, написала пару писем по электронке, закинула на плечо рюкзак и уехала в Тверь.

— Ты не любишь Москву, я не хочу трястись до Питера в обледенелом вагоне, значит, встретимся посередине. Где-нибудь в Твери. — Предложил как само собой разумеющийся факт Марк.

— Отлично, — я почти не удивилась. — В Твери так в Твери. Одевайся потеплее.

…Я выпрыгнула из поезда и закрутилась в поисках знакомого лица. Вокруг шагали люди, одних встречали, другие провожали сами, мелькали чемоданы и сумки — народ спешил, стремясь скорее укрыться от мороза в тепле. Я крутилась на месте, волнуясь.

И на очередном повороте упала в его стальные объятья. Он был все такой же — высоченный, с кудрявой шапкой волос, напоминающий молодого Макаревича на потрескавшихся фото, с теплыми карими глазами и самой обаятельной улыбкой в мире.

Я жутко соскучилась.

— Варварка… — он стащил перчатки, и теребил меня за покрасневший нос и длинные черные пряди.

Я жутко боялась его потерять, когда переезжала в Питер, стоило только вспомнить наше прощание. Стоял август, мы встретились в кафе — он узнал о своем поступлении во МХАТ, я принесла известия о журфаке. Через два дня он уезжал в Москву.

После возвращения из Германии мы мало виделись. Подготовка к поступлению, само поступление да и вообще… Как-то замялись наши отношения после ухода Максима. Как будто каждый из нас служил живым воспоминанием того, что случилось. Мы перестали разговаривать по телефону все ночи напролет, а теперь вот и вовсе разъезжались. Но мы же знали, что так будет. Знали…

Встреча была нерадостная. Она была вся наполнена этим прощанием, которого уже не миновать. У меня вообще выработалось какое-то болезненное отношение к прощаниям. Слишком уж они были отрезающими.

— Я рада за тебя, Марк, как же я рада…

— А я — за тебя, — тепло посмотрел он на меня. Мы замолкали надолго, глядя друг на друга. Зачем что-то говорить, если и так все было ясно! Мы долго шли к этому. Мы целый год, даже больше — два года говорили об этом. Мы изучили друг друга, как облупленных. И прекрасно умели молчать обо всем. Только вот оставался знакомый привкус какой-то недосказанности, терзающий, знакомый, как само молчание. Это был страх. Страх, что все закончится, как заканчивалось с Максимом, с Андреем, с отцом.

В конце концов, он встал.

— Все, пора. Хватит лить слезы, — он замер, глядя в окно. — Мы же увидимся, правда, Варя?

Я посмотрела на него.

— Без сомнения. — Помолчала. И выкрикнула: — Только попробуй, балда этакий, не позвонить в ближайшую неделю!

Он улыбнулся. Я тоже. Он вышел.

Я смотрела на него в окно. Он удалялся быстро; он ни разу не обернулся; он не стал действовать ни как один известный мне герой какого-нибудь романтического фильма или книги. Он просто ушел. А я в этот момент думала, наверно впервые сразу осознавая, что происходит: вот идет он, мой лучший друг, я столько раз видела, как он уходил, но всегда знала, что он непременно вернется. Сейчас, несмотря на все слова, я ни в чем не уверена. Сейчас я знаю только то, что мы вместе дошли до очередной развилки, на которой ему пора свернуть, а мне идти дальше. Еще я поняла, что уже видела эту картину, и совсем недавно.

Тогда уходил Максим.

Тогда мы вместе с Марком смотрели на это, ведь мы все еще шли вместе. И я вдруг поняла, что глядя вслед Максиму, Марк уже, возможно, понимал, что настанет и его черед.

И сколько близких мне людей я еще так потеряю? И сколько человек я не смогу назвать вслух своими лучшими друзьями, боясь вот так же в один день потерять их?

— Ты поедешь в Воронеж?

— Конечно. Вот с тобой наобщаюсь на полгода вперед и — вперед!

— Марк…

— Да?

— Ужасно, что мы обречены видеться раз в полгода, Грозовский.

— Ладно, старушка, не унывай…

Мы сняли комнату на ночь в ближайшей к вокзалу гостиничке с поэтическим названием «Волжанка».