Время-память, 1990-2010. Израиль: заметки о людях, книгах, театре

Она писала тогда: «Умер Илья Бокштейн, один из самобытнейших и загадочных современных поэтов. Кажется, его интересовал только звук, вернее, чередование звуков, оркестровка строки. Было что-то хлебниковское в его поэтическом почерке. Но поэзия его произросла в другое время, на другой почве. Иные его стихи завораживают магической звукописью строки. Иногда они подетски наивны, даже примитивны, но сила образа, я бы сказала, мощь поэтического посыла никогда не оставляют читателя равнодушным».

* * *

После смерти поэта наследие его хранилось в рукописных тетрадях и на случайно вырванных листах, чрезвычайно многочисленных, вряд ли когда-либо кем-то систематизированных, — к великому сожалению, в значительной части утраченных. Поэтому три книги И. Бокштейна, выпущенные в серии «Библиотека Иерусалимского журнала» — «Быть я любимым хотел» (2001), «Говорит Звезда с Луной» (2002), «Авангардист на крышу вышел» (2003) — стали дорогим подарком любителям современной поэзии…

«Илья Бокштейн был прирожденным философом — цадиком, как говорят евреи, — пишет израильский ученый и литератор Юрий Кац. — Он неоднократно говорил, что это от его генетических, коэнидских корней… При жизни, да и после жизни, одни считали Бокштейна утонченным эстетом, религиозным мыслителем, другие — графоманом, скоморохом и инфантилом. Лишь некоторые, зачастую не самые искушенные в литературе люди, чувствовали что Илья, как и его ветхозаветный тезка, был пророком. Смысл его высказываний начинает проясняться для людей культуры лишь сейчас, после его смерти, когда живое творчество ушло в область текста и мифа».

Есть все основания полагать, что этому в значительной мере способствует масштабный издательский проект, осуществленный Миной Лейн при участии главного редактора «Иерусалимского журнала» Игоря Бяльского и члена редколлегии этого периодического издания Зинаиды Палвановой (кстати, оба замечательные поэты, о которых речь впереди). Он представляет собой поэтический триптих, имеющий подзаголовок «Избранные публикации для новых читателей». Мина Лейн указывает в предисловии «От составителя», что «произведения Ильи Бокштейна предваряются форзацем и содержанием журналов, антологий и альманахов, где они были опубликованы». Иными словами, фрагменты текстов из прежних изданий, где печатался Бокштейн, бережно перенесены факсимильным способом в одну из трех новых книг в соответствии с хронологией: 1 часть — 1975–1979 гг., 2 часть — 1980–1989 гг., 3 часть — 1990–1999 гг. Такая структура издания, по мнению составителя, «позволит читателям войти в атмосферу того времени, познакомиться с именами поэтов, с которыми Илья общался». Это и в самом деле замечательная придумка: пестрая «конструкция» помогает сохранить и дать почувствовать читателю терпкий аромат литературных изысков минувшей эпохи.

В триптих перенесены публикации Ильи Бокштейна из некоторых знаковых изданий последней четверти прошлого века — журналов «Время и мы» (Нью-Йорк) и «22» (Тель-Авив), альманахов «Мулета» (Париж) и «Перекресток-Цомет» (Москва), антологий поэзии русского авангарда «Голубая лагуна» (США) и «Гнозис» (Санкт-Петербург), а также из антологии «Русская поэзия 20 века» (Лондон) в переводе на английский язык Ричарда Мак-Кейна и многих других.

В новое издание включены также короткие эссе поэта, его интервью и фрагменты расшифровок фонограмм, содержащие оригинальные идеи по философии, поэтике, искусствознанию. Среди них особенно неожиданной выглядит статья «Архитектура Тель-Авива». Каждую из частей предваряют заметки о личности и творчестве Ильи Бокштейна известных литераторов Аркадия Ровнера, Владимира Тарасова, Константина Кузьминского, Леонида Финкеля, Юрия Каца.

В книгах использован чрезвычайно интересный иллюстративный материал, в том числе рисунки поэта с изображением каких-то загадочных существ — призрачных жителей некоего «параллельного» неведомого нам мира. «Бокштейн, бормоча, записывает накатывающий на него хаос звуков, переписывая с невидимой книги», — так видел этот творческий процесс Эдуард Лимонов. И в самом деле, поэзия Бокштейна представляется неясным посланием с каких-то иных, далеких берегов, неузнанных городов, куда он был вхож, где ему дышалось легко и привольно, — не то, что в наших гиблых местах с их гнилой атмосферой непонимания, непризнания, нелюбви.

Михаил Хейфец. Предел деспотии

1