Время пепла

Она вошла с чувством обреченности, словно обвиняемый, напрасно старавшийся разжалобить судью. Внутри собралось не так много людей, как при новости о гибели Дарро, зато сплошь знакомые лица. Дамнис Ольтсон. Нимал. Сарэй Стоун со своим, должно быть, ребенком на коленях. Алис поискала глазами Сэммиш и была удивлена ее отсутствию. Не было и тощего, как жердь, любовника матери. Бросил либо мать его прогнала – разницы никакой. Сама мать сидела на высоком сиденье, опустив руки на подол и пододвинувшись к тете Дэйдан, чтобы лучше слышать писклявый голосок старой подруги: «Ах, как тяжело терять таких молодых, правда, Линли? Очень тяжело, очень».

От матери не укрылось появление ее дочери, и на миг в зрачках немолодой женщины расцвел испуг. Потом вроде бы облегчение, а под конец застенчивость – точно девушка в кабачке набиралась храбрости заговорить с симпатичным мужчиной. За последние месяцы мать сбросила вес, даже учитывая изобильную жатву. Впалые щеки выглядели бумажными. Она отмашкой задвинула тетю Дэйдан и встала. Неполных два шага, и Алис уже была рядом.

– Мама.

– Алис. Не знала я, что ты… – Не закончив, мать попыталась улыбнуться. – Хорошо выглядишь. Ты похожа на…

«На него», – завершил Уллин в голове у Алис, и она попыталась выпрямиться.

– Я была занята.

– Да, конечно. У тебя наверняка столько дел. Очень рада, что ты пришла повидаться. – Алис кивнула скорее в такт словам, чем в ответ. Взор матери потух. Теперь они стояли и не врозь, и не вместе. Алис внезапно накрыло неодолимой тоской, сокрушительной, горестной, как в первый день смерти Дарро, а за нею – неукротимой яростью. Она поцеловала мать в прохладную щеку и отошла. Облокотилась об стенку, скрестив руки на груди. Молчание оборвала Сарэй, обратившись к другой женщине постарше с похвалой их деревянному дому. Ибдиш пересек комнату и что-то пробормотал матери Алис, вкладывая ей в руки матерчатый кошелек. Обычаи и церемонии Долгогорья после того, как Алис их опрокинула наземь, встали и заковыляли вновь. Она наблюдала со стороны, а в груди завывала неведомая буря.

Ушел Дамнис. Пришли Прыщавая Челли и Ли Подонок. Вместо тети Дэйдан к матери подсела Линнет и завела долгий рассказ о Дарро, как мелюзгой тот ходил с ней на Ильник и как-то раз руками выловил рыбу, а потом попробовал выпотрошить ее палкой. История предполагалась веселой, Линнет рассказывала ее с теплом и любовью, смеялись и пускали слезу остальные – но, увы, не Алис. Заходили новые люди, и теплотой своих тел согревали всю комнату, только Алис холодило спину так же, как прежде. К матери подошла жена Ибдиша, взяла за руку и негромко заговорила о том, как тяжело было ей, когда умер их собственный сын. Его не уносила река, как Дарро, – парень сорвался с карниза здания, где они с дружками подначивали друг друга на все более опасные трюки. Его шея переломилась о мостовую, и смерть наступила прежде, чем до родителей успели донести злую весть. Две несчастные матери делили единое горе, а Алис наблюдала за ними, как за жуками с панцирями жутковатых расцветок.

Алис родилась в Долгогорье. Прожила в нем всю жизнь, отлучаясь только на тычки да выпить пива. Только после гибели Дарро она впервые ночевала на Старых Воротах и в Камнерядье, побывала на Зеленой Горке. Не прошло и полгода, а ей уже довольно было взглянуть на этот последний праздник в честь Дарро и почувствовать себя чужой. Известно было всегда, что прочие округа Китамара глядят на Долгогорье с пренебрежением, но чтобы так смотрела она, досель не случалось. Нельзя было подобрать название тому, что в ней изменилось, вот только каждый раз, когда Седая Линнет смеялась или пустословила о солнце и тьме нашей жизни, Алис за нее делалось стыдно.

Она оставалась там столько, сколько могла утерпеть, а потом, в один миг между ударами сердца, жарища от тел и духота из легких этого сборища превратили комнату в печь, где Алис заживо запылала. Она прокралась к двери и за дверь, а на улице встала, обратив лицо к зимнему небу. С радостью встречая колючий холод. Стиснула ладонью новую дубинку, словно утопала, словно то был последний спасательный канат. Пустота, отчасти уже забытая, отворилась в ней снова. В раннем детстве Алис дружила с девочкой, и та как-то порезалась рыбным ножом. Вроде бы ранка затягивалась, но затем лопнула короста, и крови с гноем хлынуло больше, чем при свежем порезе. Примерно такое ощущение было сейчас. Уже казалось, будто она довольна жизнью. Будто встала на верный путь. И вот опять каждое испытанное светлое чувство – любой успех, любой смех, любая добрая ночь – обернулось бездарной песенкой, которую она горланила, чтобы заглушить плач. Негромкий голос в сознании спокойно произнес: «Да, подоспела трудная минута. После того как стряслась беда, такие трудные минуты приключались не раз. И эта тоже пройдет». Вот только в это не верилось.