Время пепла

Когда она навещала ворота и пристани, кабаки и базары, всюду спрашивая о таинственной иностранке, которая платит золотом за серебряный нож, ведущая мысль была такова: «Где я вероятней всего найду тех, кто что-нибудь знает?» И Сэммиш бегала за ответом с головой, полной Алис, словно винных паров. Теперь же она вопрошала: «Куда бы ты пошла, если человек, пытавшийся тебя убить, носил бы синий плащ и значок стражника?», и этот вопрос она задавала себе.

Он заводил ее в самые неожиданные места.

Сегодня рассвет опоздал и принес с собой жгучий холод. Кот с перебитым хвостом, охотившийся в конце улицы, решил, что Сэммиш спит на его постели, и девушка против пушистого общества не возражала. Она осторожненько поднялась, стараясь не тревожить кота, оделась потеплее и вышла из дома в Китамар. Долгие, ледяные часы зимней ночи властвовали над улицами и после прихода света. Брусчатку покрывал инеистый глянец, а сосульки толщиной с запястье Сэммиш свисали с карнизов там, где их еще не сбили. Зато хлебная печь источала тепло, и запах булок с изюмом до сих пор стоял в воздухе.

Пекарь оставил ей кулек зачерствелых рулетов, а она положила монетку в уплату. В другой раз следовало бы разнести их по домам и заведениям, задешево продать тем, кто не жаждал бросать холоду вызов: престарелым, недужным и несчастным похмельным. Мал прибыток, зато верен. Но в этот конкретный день у нее иная работа.

Взамен она повернулась к солнцу спиной и направилась на запад, пока вокруг продирал глаза зимний город. Она слыхала истории об одиноких селениях, где за все длинные, темные, заметенные снегом месяцы могло ровным счетом ничего не случиться. Может, в нездешних краях холод и тьма означают долгую спячку, но Китамар – город, а города беспокойны.

К тому времени, как она добралась до рубежей Долгогорья, кругом уже грохотали телеги, и волочащие их лошади испускали белесые столбики пара. Стайками бегали дети, скача и крича, отшивая мороз неукротимой энергией и озорным духом. Сэммиш миновала ханча-фонарщика – тот катил тачку, где грудились восковые, с палец, свечи, обернутые серой бумагой, да громадный оловянный горшок, от которого тянуло фонарным маслом. Фонарщик ее не заметил – потому что ей этого не хотелось.

Наступала Длинная Ночь, а с нею самый короткий день. Сегодня по всему городу семьи будут отмечать праздник и справлять свои обряды, в зависимости от того, каким поклоняются богам или идолам. По дороге она заметила дверь с вечнозеленой еловой ветвью господина Каута и желтым пятном Пайянского обряда. Кое-где на углах попадались немолодые мужчины без рубах – синие от холода, они возносили псалмы против тьмы, предназначенные обратить год назад на тропу навстречу лету. Одному псалмопевцу Сэммиш за так вручила черствый рулетик. И задумалась: а что, если в один год истово верующие вдруг не выйдут на свои углы? Скатится ли тогда мир взаправду в бесконечную ночь? По ее мнению – вряд ли.

Она дошла до реки только к середине утра. Река превратилась в лед, более плоский, чем дорога, протянувшийся отсюда на юг и северо-запад. Далеко впереди, у причалов, скользили на коньках пестрые фигурки жителей Речного Порта. Солнце отражалось от лезвий у них на ботинках, а вышитые куртки напоминали цветы, что не распустятся еще пару месяцев – до самой весны. Она, с тряпичным кульком на плече, осторожно спустилась с набережной на лед, пусть даже на мосту не стояла стража. Взымать пошлины не было толка, когда любой мог перейти Кахон пешком. Сэммиш продвигалась осторожно, ставя ноги пошире, чтобы не поскользуться, и старалась не думать о неизмеримой массе воды, невидимо текущей под ней. По ту сторону льда роща голых деревьев на Ильнике тянула ветви к Старым Воротам, Дворцовому Холму и небу.

Сэммиш не виделась с Алис уже несколько дней. Та, наверно, снова отчалила на Камнерядье, вдыхать дымок и веселиться с наемной шпаной. А может, бледная женщина отрядила ее на новое боевое, пьянящее риском задание. Так или иначе, Сэммиш была почти что этим довольна. Не потому, что не изнывала от ревности к другим, захватившим мысли Алис, людям, а потому, что предстоящее дело необходимо было выполнить в одиночку. Хуже того – или же непривычней, – она чувствовала изменившейся и себя. В темноте, как и прежде, повторяла правила управления пивоварней и представляла, как однажды проснется в собственном доме. Но что-то в ее мечтах слегка сдвинулось. Будто показалась легкая прозелень на коре в предвестье весны или же первый желтый лист в конце лета. Определенно, признак чего-то – только не было ясности, чего именно. Однако в нем крылась радость. И страх. В общем, со всеми своими внутренними переменами она ступала в Ильник, как делала каждый день уже, почитай, две недели.