Время пепла

Дрова в печи трещали, раскалывались. Дверь качнуло дуновением ветра. Снаружи уже стемнело. Сэммиш не представляла, сколько проговорила здесь.

– Я очень хочу помочь ей, подруге, которую знаю давно, – сказала она. – И не хочу помогать той, кем она стала.

– Да, – сказала смуглая женщина. – Я понимаю.

– Может, все не так плохо, как прозвучало, – вступил дикарь, и Сэммиш поняла, что он говорит не про Алис.

– У них кинжал, – сказала смуглая женщина. – У них Тиму. У меня – ничего.

Дикарь свесил голову и вздохнул, но возражений не высказал. Собеседница открыла заслонку и подложила новое полено. При свете огня Сэммиш увидела на щеках женщины дорожки слез. Она понятия не имела, когда та заплакала. Не наблюдала никаких тому признаков.

– Миг, когда я поцеловала этого мужчину, – проговорила смуглая женщина, – нельзя было предотвратить. Я была молоденькой, глупенькой и увлекалась вещами, в которых не смыслила. К подобным людям мир редко бывает добр.

Сэммиш пощелкала пальцами, чтобы привлечь их внимание. Греза ее рассказа рассеялась, и девушка донельзя трезво осознавала и обнаженный клинок, что покоился подле женщины, и короткий ножик в руке дикаря. Ей полагалось почувствовать страх, но страха не было.

– Вы меня убьете?

– Я бы на твоем месте не спрашивал, – бросил дикарь. – Тебе и так до берега дальше, чем сумеешь доплыть.

– Понимаю, – сказала Сэммиш, – но я по-прежнему не знаю, что происходит.

– Разве нам есть что терять, если расскажем? – обронила женщина.

– Тебе? Нечего. А у меня пока осталось, ради чего стоит жить, – сказал дикарь и явно пожалел об этом, как только слова сорвались с его губ. Он провел по волосам иссохшей рукой.

Смуглая женщина собралась с мыслями.

– Нить Китамара, о которой тебе рассказала подруга, существует по-настоящему. Только это не нить.

– Этот город, – молвил дикарь, – панцирь чрезвычайно мерзкого краба. Только кто-то сыграл злую шутку, и под своей броней он сделался уязвим. Тот кинжал – вот что хранило его в веках. Люди кругом попивают вино, вкушают насущный хлеб и ничего об этом не знают, а между тем город держится на острие ножа.

– Спасибо, – сварливо бросила Сэммиш. – Теперь мне все стало ясно.

Дикарь хохотнул и подкинул ей миску. На дне еще оставались ломтики сушеного яблока. Один она съела.

– Спрашивай о чем хочешь, – сказала смуглая женщина. – Если смогу, то отвечу.

Сэммиш подумала о тысяче изводивших ее вопросов.

– Как вас зовут?

– Я – Саффа Рей с Медного Берега, жрица Шести, присягнувшая Дому Духов.

– Кто этот мальчик?

– Это мой сын, – сказала она, – мой – и князя Осая. Наследник китамарского престола по праву крови.

20

От города Кахон устремлялся на юг, растекаясь и замедляя бег по мере продвижения к морю. Поглощенные ширью вод, в его потоке терялись речки помельче. Кахон пересекал Мастил и плавной S оборачивал Хаунамар. Десятки сел лепились по берегам могучей реки, используя воду для питья, полива и вращения неказистых меленок. А когда этого не хватало на прожитье, брали монету с лодок, швартовавшихся на ночь у невзрачных причалов и с торящих бечевник воловьих упряжек. Далеко на юге Кахон расширялся в частую дельту, и уже его воды терялись на несоизмеримом просторе и протяженности моря.

К западу от дельты располагались черноземные острова Йустикара – Карам, Имаха и зачумленные развалины Литгоу. К востоку суша плавно изгибалась в чашу усиженных тучами гор. Великие города Дулай и Гхан отмечали начало Медного Берега. Китамар, холодный город дерева и камня, бараньего жира и дыма над кузнями, при дворах Берега был такой же диковиной, как ловцы жуков и ночные базары Дулая для мещан Долгогорья. Рассказы о мощи и богатстве северного града, его кровавом прошлом и прелести обитателей не только манили соблазном, но и отпугивали. Из такого далека Китамар виделся единым, столь же зловещим, сколь и чарующим, ликом. Девушке, рожденной у теплых волн Гхана, он представал лишь немного более реальным, чем затонувшие жадеитово-золоченые города – по преданию, старинные жилища духов первых людей и короля о восьми телах, до того, как было поломано небо.

«Небо было поломано? Как же это оно поломалось?» – заинтересовалась Сэммиш, и дикарь поднес палец к губам. Она умолкла.

Звание жрицы Шести не наделяло какой-то особенной значимостью. Почти каждому родовому владению был нужен тот, кто присутствовал при обрядах, пил из чаши и проговаривал клятвы в священном кругу. За это приходилось платить, но не чересчур неподъемно – лишь самым бедным не удавалось наскрести средств на храмовый сбор. Только жрецы Шести обладали правом заседать на судах, выступать перед советом старейшин или возжигать огни в знак окончания сезона дождей. Поскольку многие люди желали благ, проистекавших из сана жреца, многие и принимали его, а далее до конца жизни не обременяли себя божественным.