Время пепла

Вышедшую следом мать Алис не замечала, пока пожилая женщина не положила ей руку на локоть. Алис вытерла индевеющие на щеках предательские слезы. В глазах матери она ожидала увидеть жалость, или мольбу, или нечто подобное. Но неуверенность и страх, налагавшие на них внутренний отпечаток, пропали. Алис могла бы принять ее за совершенно другую женщину.

– Чего? – сердито спросила она.

Мелькнула мысль, что мать не ответит и они вдвоем так и простоят на холоде, пока на Долгогорье не спустится ночь. Но мать подала голос, и, умей говорить, так звучала бы сама усталость.

– Я потеряла двоих детей. И еще одной потери не вынесу.

– У меня все прекрасно.

– Как было и у него, вплоть до некоторой минуты. Если ты пойдешь по его стопам, то как брат и закончишь. Береги себя, будь осмотрительна.

Алис угрюмо покосилась и отступила. Мать не пыталась ее удержать. Казалось, женщина уменьшилась ростом, еще белей поседела и спала с лица перед тем, как побрести обратно, под посмертный знак Дарро, закрывая за собой дверь. Алис сомкнула кулак на дубинке, сжала, побелели костяшки. Хотелось врезать – невесть кому. Она выбралась на освещенные заледеневшие улицы, и, пока шла, в душе у нее бушевало.

Ее злоба не придерживалась строгого направления. Проходя между двумя перекрестками, Алис воображала, как орет на мать за то, что та разменивает гибель Дарро на пару дармовых монет, чтоб их пропить, не важно, таков обычай иль нет. Затем полквартала виновницей была Сэммиш, которая должна была прийти, должна была предупредить и быть рядом, а не шляться невесть где, занимаясь невесть чем. Затем Седая Линнет – за то, что вела себя так, будто имела право скорбеть и оплакивать. Уллин, потому как живет в своей перди, куда ходу полдня, – будто пока Андомака не вызовет поработать, все боги силком держат его западнее Коптильни. И все они разом, до последней души, – за то, что относятся к Дарро как к мертвому. Алис бормотала сама с собой и вскидывала дубинку. Даммис Старьевщик обогнул ее на встречном пути широкой дугой.

В ее чувствах не было ни щепоти справедливого; было очевидно, что они колыхались на грани безумия. Но очевидностью реку не замостить. Она добралась до угла, где ждала ее комната, и забросила себя наверх по неосвещенной лестнице, перелетая по три ступеньки зараз. Когда отомкнула замок и плечом откинула дверь, почитай, согрелась совсем.

Ставни были закрыты, лишь молочного цвета луч проникал сквозь щелочку возле петель. Пылинки кружили, как метель, как непадающий снег. Дрожа, она села за стол. В стенной нише стоял прах Дарро. Ящичек запылился, и насечки были сейчас едва ли отчетливей пары светленьких черточек. Беспощадная совесть впилась в нее за то, что брат оставался один – так часто и так надолго. Алис покорно отдалась этой боли. То, что Дарро в принципе недосягаем ее заботам, без разницы, здесь она или нет, терзало мучительней любого самоупрека.

– Прости, – сказала она. И ей никто не ответил.

Зимние часы – короткие. Скоро солнцу осесть за Дворцовым Холмом и придет черед долгой, студеной ночи. Назад на Камнерядье подвоза нет, а от перспективы теплой компании в притечном трактире по коже поползли мурашки. Темнота наедине с Дарро воскрешала первые дни по его гибели: келью на Старых Воротах и внутреннее оцепенение – она и тосковала, и страшилась тех чувств.

Не открывая ставней, она ощупью отыскала тайник. Монеты были на месте, хоть их количество поубавилось. Надо будет тратить поосмотрительнее. У них есть такое свойство – кончаться. Алис зажгла свечу, и уже теплый свет залил комнату, окрашивая дыхание в медовый оттенок. Пламя, как всегда, заплясало, исходящий от него дым начал собираться в клубы. Алис потянулась к дыму, безотчетно желая придать ему плотную форму. Даже залатанный, желчный Трегарро будет лучше, чем быть одной.

Но когда дым загустел и заплелся, перед ней появилась сидящая Андомака. Светлые волосы женщины были мокрыми и завязанными в пучок, словно она недавно встала из ванны. Алис заинтересовалась, есть ли у благородных вельмож на Зеленой Горке свои личные бани для омовений. И пришла к выводу – есть. Все же на Андомаке было строгое платье – а на лице неопределенное выражение. Возможно, пьяное.

– Я тебя вызывала? – спросила бледная женщина с искренней, похоже, растерянностью.

– Нет. Я отлучалась. Подумала, что может… может, вы хотели со мной поговорить, а меня не оказалось дома. Вдруг…

– Ах, – сказала Андомака. – Нет-нет.

– Вдруг вы для меня что-нибудь подыскали. Может, что-нибудь есть?

– У тебя вышли деньги, маленькая волчица? Потому как…

– Нет. Деньги есть. Но мне нужно чем-то заняться. Нужна работа.

– Работа?

– Любая, какую дадите, – сказала она.

19

Город изменился для Сэммиш, как только поменялись ее вопросы.