Время подонков: хроника луганской перестройки

Милюк заказал мясо в горшочках и котлету по-киевски. Официант сказал, что котлета будет минут через двадцать, а с мясом в горшочках надо подождать не менее часа. Это удовлетворило Семерчука и Милюка – официант принес бутылку крымского коньяка и закуску: салат и колбасу. Выпили по рюмочке за встречу и Семерчук вдруг сказал:

– А помнишь, было время, когда боялись выпить?

Он, видимо, имел в виду, те редкие выпивки во время перестройки, когда действительно партийному работнику было опасно выпивать, в крайнем случае, прилюдно.

– Было… – коротко согласился Милюк, – а сейчас на первый план вышли права человека – можно пить, но в меру. – Он засмеялся.

Семерчук тоже хихикнул:

– Какие глупости творились в советское время… – он сделал паузу и продолжил, – и мы с тобой претворяли их в жизнь.

Милюк хотел поправить – ты претворял в жизнь, но промолчал – собеседник угощает, не надо ему возражать. Выпили еще по рюмке и, не замечая, перешли на русский язык – он заложен в них генетически. Но не стали упрекать в этом друг друга. После третьей – перешли к более серьезному разговору. Тем более официант принес котлету по-киевски – очень вкусная котлета – из нее течет масло, а изо рта – слюни – быстрее кусай, а то душа с животом не простят промедления. Милюк, держа котлету за куриную косточку и откусывая ее куски, произнес:

– Когда-то котлета называлась де-воляй. А когда после войны стали бороться с космополитизмом, то дали на звание ей по-киевски.

– А что раньше ее не было?

– Была и называлась де-воляй. Потом переименовали в котлету по-киевски. Но сейчас это чисто украинское блюдо.

– Не важно, кто придумал – главное вкусная котлета. – Семерчук пережевал кусок куриной грудки из котлеты и перешел к серьезному разговору. – Витя! Ты узнал, что-то новое о Матвееве?

Милюк напрягся – он был осторожен и не лез туда, куда плохо знал дорогу:

– Кое-что узнал. Сидит он в Лукьяновке, в камере для политических.

– Я имею в виду, кого он убил…

– Как я знаю, он убил женщину, активистку национального движения.

– У меня другие данные – эта женщина была его подругой и ее убили боевики из УНА-УНСО.

– Для меня – это новое. Его могут оправдать?

У Милюка заныло под ложечкой – может, поторопился он в разоблачении Матвеева? Может, дать обратный ход? И он ответил, вроде бы невпопад, но на самом деле, чтобы вызвать на большее откровение Семерчука:

– У него что – и здесь любимая женщина? – намек был в сторону Семерчука и тот буквально взвился от злобы – его жена тоже изменяла ему с Матвеевым!

– Этот негодяй не пропустит ни одной юбки! Соблазнил мою жену! Разрушил мою семейную жизнь. Теперь я вынужден уехать с родины… – и пьяная слеза жалости к самому себе покатилась из его глаз.

«Слабак!» – подумал про себя Милюк, но вслух сказал:

– Я тебя по-мужски понимаю. Обидно от знакомого, которому столько ты помогал, получить такое…

– Лена говорила мне, что у них когда-то была любовь… Вспомнила, когда у нее двое детей! И он, подлец, не мог ее по-быстрому бросить, как матрос – поматросил и бросил! И я бы не знал и жил бы с нею и детьми. – и снова потекли слезы потерянной любви из его глаз.

– Успокойся, Роман. Давай лучше еще выпьем.

Он разлил остатки коньяка из бутылки и сказал Семерчуку:

– Надо бы заказать еще коньяка…

– Давай.

Он вытер слезы и выпил.

– Так Матвеева отпустят? – вернулся к главному для себя вопросу Милюк.

– Его не отпустят. На него уже повесили дело об убийстве. Все свидетели против него. А женщина была из Черновиц, а это западная Украина. Ему дадут хороший срок.

Милюк с облегчением вздохнул – Матвееву дадут большой срок и если он выйдет из мест заключения, то уже не будет преподавателем, да и детали его судебного дела со временем сотрутся в памяти. Не времена делают плохими людей, а люди делают плохими времена. Семерчук явно расслабился. Таким пьяным Милюк его видел впервые. И он вернулся к старому разговору:

– Рома. Если надо будет помочь моим детям в Канаде, поможешь?

– Конечно, Витя. Ты ж мой лучший друг! А я сегодня позвоню своей бывшей жене и скажу ей, суке, все, что я о ней думаю. Я ей скажу о ее любовнике…

Семерчук рассчитался с официантом и бросил на стол миллион купонов.

– Гарсон! Вот тебе деньги! – развязно обратился он к официанту, – найди такси и помоги нам выйти из ресторана.

Официант, привыкший к подобному унизительному панибратству, подобострастностно схватил ассигнацию и прошептал:

– Будет сделано…

Все происходило, как в кино о царских временах! Такси сначала подъехало к дому Семерчука, где он дал таксисту бумажку в пятьсот тысяч купонов и распорядился:

– Довезешь его, куда он скажет… Витя, – пьяно выговаривал Семерчук, – ты мой друг и я все сделаю для тебя… А этой сволочи, – он имел в виду бывшую жену, – я сейчас позвоню. Все скажу, что я о ней думаю и ее хахале. – Снова, как в ресторане повторил Семерчук.

Хрыстя была дома. Увидев пьяного Романа, она всплеснула руками:

– Хде ты так нажравься, як цап?

– С другом, – заплетающимся языком по-русски ответил Семерчук. – Так скажем, последняя выпивка, – прощание с родиной называется.

– Пьяным ты говоришь по-русски?