Время подонков: хроника луганской перестройки

– Ты с детьми поговори. А то они тебя так редко видят.

– Конечно, я сейчас иду к ним.

…Когда они легли спать, Роман спросил Лену:

– Давай пофункционируем?

Этот термин, который вначале произносился в шутку, теперь вошел в их интимную жизнь, обычным рабочим словом.

– Хорошо. – Ответила Лена и как всегда добавила, – давай подождем немного, пока дети крепче заснут. Я так рада, что у нас будет новая квартира. Дети растут, и пора Владику и Оксанке иметь по отдельной комнате. – Она обняла Романа. – Молодец, что выбил четырехкомнатную квартиру. Столько сразу проблем снимается. – И она с женской благодарностью прижалась к нему.

8

Комиссия приехала и, как все поняли, проверяла работу обкома бескомпромиссно. Такая была дана ей установка в ЦК. Столяренко понимал, что приходит конец его работе в должности первого секретаря обкома.

Руководитель комиссии лично беседовал с Семерчуком. Разговор шел по делу журналиста Бейлина. Роман рассказал все честно и главное, что он исполнял личное распоряжение первого секретаря обкома. И когда работник ЦК спросил его:

– Вы понимаете, что нарушили социалистическую законность?

Роман ответил:

– Понимаю. Но мне приказали и я исполнил.

Работник ЦК покачал головой:

– Надо все-таки думать, что и как надо исполнять…

Этот разговор встревожил Семерчука, но не на столько, чтобы признать его опасным. Но на следующий день его вызвал к себе секретарь обкома Бурковский. Он начал разговор прямо, с самого главного:

– Почему вы сказали, что приказ об аресте вам отдал первый?

– Было так… – неуверенно ответил Семерчук.

– Он, что вам говорил, надо арестовать журналиста? Он, наоборот, говорил вам, чтобы вы проследили за действиями милиции и не дали им возможности нарушить закон.

Роман неуверенно ответил:

– Да, так мне говорил первый. Но он мне сказал, чтобы я поговорил с ним об отказе от статьи… – Семерчук запутался, – что же конкретно тогда говорил ему первый.

– Но он вам не сказал, что надо арестовать журналиста?

– Вроде, нет? – уже неуверенно ответил Роман.

Бурковский удовлетворенно вздохнул:

– Получается, что вы не удержали милиционеров от нарушения законности, уговорили прокурора дать ордер на арест, то есть вместо того, чтобы быть сдерживающей силой в этом деле, вы выступили активной силой нарушения законности.

– Но я выполнял приказ… – еще более неуверенно произнес Роман.

На этом разговор закончился и Роман понял, что козлом отпущения хотят сделать его. Вот это было опасно. Работу вне партийных органов, Семерчук не мыслил. И снова он пришел к заключению, что надо посоветоваться с тестем.

Поздно вечером он зашел к Фотину. Тот был уже дома. Теща жила на даче, и тесть был дома один. Выслушав Романа и его разговор с Бурковским, Фотин сделал вывод:

– Это уже сложнее. На тебя хотят спихнуть свои ошибки. Это умеют делать в наших кругах. Даже не знаю, что делать. Я подумаю, кое-что завтра разузнаю, и что-то решим. – Зная, что Лены дома нет, она тоже на даче, Фотин предложил, – может, останешься ночевать у меня?

Но Роман категорически отказался и Фотин спросил:

– Посетил новую квартиру?

– Да.

– Замки не сменил.

– Нет. Времени не хватает.

– Ладно. В квартире надо провести ремонт. У тебя я вижу, нет времени. Я сам займусь этим вопросом. Надо оборудовать на всякий случай квартиру, как и положено хозяевам.

На этом расстались, и Роман пошел домой.

После недельной работы, руководитель комиссии зашел к Столяренко на последнюю беседу. Недостатков было много. Вопросами перестройки, гласности, развития демократии обком занимался недостаточно. О деле Бейлина договорились так, – работник обкома партии Семерчук превысил свои полномочия и надо сделать в отношении его оргвыводы, то есть освободить от работы. Такое заключение удовлетворяло Столяренко – недостатки всегда были. Договорились окончательный вариант заключения о работе обкома согласовать завтра, и комиссия уедет из Ворошиловграда.

Но к вечеру пришла печальная весть. Бейлин, который после освобождения уехал домой в Донецк, сегодня умер. У него было больное сердце, и перенесенные переживания завершили его жизнь. Он несколько дней не дожил до своего шестидесятипятилетнего юбилея, к которому готовился.

На следующий день руководитель комиссии, который узнал о смерти журналиста, отказался согласовывать окончательный вариант заключения со Столяренко, и комиссия уехала в Киев. Начались тревожные, томительные дни ожидания окончательного решения.

Столяренко сам не смел позвонить по этому вопросу в ЦК. Оттуда ничего не сообщали. Такое положение болезненно воздействовало на первого секретаря. Да и работоспособность не только его, но и всего обкома значительно снизилась. Столяренко злился, и на ум приходило известное в партийных кругах выражение: «Если в Москве стригут ногти, то в Киеве отрезают пальцы». Действительно, киевские товарищи, готовились отрезать его от партийной работы. Это понимал с каждым днем все яснее.

Семерчуку о его полной вине в деле Бейлина, сообщил Фотин – откуда он только узнал – и сказал:

– Вот ты и стал козлом отпущения. Не мог ты мне на даче сказать об этом звонке? Я бы тебя не пустил.