Время подонков: хроника луганской перестройки

– А народ, кто-то и когда-нибудь спрашивал? – вопросом на вопрос ответил Фотин. – Народное достояние – это то, что принадлежит всем, а пользуются им немногие. Примеров тебе приводить не буду, ты их сам знаешь. А скоро народное достояние будет принадлежать немногим, а народ станет это достояние обслуживать. Народу нужны хлеб и зрелища. Тот, кто устраивает зрелища станет богатым, а тот, кто растит хлеб или вкалывает у станка – никогда не разбогатеет.

И тут Семерчук, неожиданно для себя самого, возразил:

– Но при капитализме рабочие живут лучше, чем у нас при социализме. Может не стоит его бояться?

Фотин заметно развеселился:

– Вон куда тебя занесло, партийного функционера. Они потому живут лучше, что у них есть хозяин, а у нас была идея. Народ легче заставить поверить в светлое будущее, чем конкретно дать хлеба и зрелищ. – Фотин немного помолчал, будто обдумывая что-то важное, и продолжил, – не надо наш народ сравнивать с европейскими народами. Русский народ, – особый народ. Суровая природа приучила их довольствоваться самым малым – главное для него было выжить. Им было не торговли. Они только мечтали о лучшей жизни для себя. А предпринимателями, торговцами становились другие народы: евреи, немцы, кавказцы и прочие. Ты обратил на это внимание? Если нет, то сходи на наш городской рынок и увидишь, кто там торгует, в основном, приехавшие с юга.

– Я это знаю… – перебил тестя Роман, но Фотин не обратил на его слова внимания.

– Славянские земли очень удобны для жизни, ведения в них торговой, производственной, политической, культурной деятельности, представителям других народов. До революции, как я уже сказал, это были в основном немцы и евреи, как бы власти последним не препятствовали в их деятельности. В советское время – такая же картина. И вскоре будет так, что во всех сферах деятельности, будут на первом месте не русские народы.

– Выходит, что Советский Союз, Россия, Украина – выгодное место для паразитирования других народов?

– Я бы так прямо не говорил, но правда в том, что другие народы определяют во многом жизнь славянства.

– Но вы же – еврей? – Решился на такой вопрос Семерчук, в отношении тестя.

– Да. Но не совсем чистый. Слава богу, что мой дедушка был наполовину евреем и дал нам эту фамилию, не похожую на еврейскую. Да и Лена, более русская, чем еврейка. – зачем-то подчеркнул Фотин. – Но хватит этого разговора. Теперь конкретно – на этой неделе надо оформить тебе и Лене получение по пяти тысяч, закрепить участок земли и давай строиться.

– Потом что? – спросил Семерчук.

– Будете жить, сдавать в наем, можно продать. Недвижимость – лучшее вложение денег. Земля – это капитал! – закончил Фотин.

Роман недовольно молчал – вот он лик бывшего партийного работника. Как унюхал запах денег, так сразу же забыл о пролетарском интернационализме. Изменилась обстановка и любой народ может паразитировать на русских землях. А что будет вместо интернационализма? Национализм, что ли… Непонятно. Но в словах тестя был глубокий смысл, прежде всего, материальный и грех было этим смыслом не воспользоваться. И Роман ответил:

– Завтра же займусь получением кредита. А вот участок земли помогите получить вы…

– Тоже завтра же начну вплотную заниматься этим делом. Только, Роман, у меня просьба… – Фотин на секунду замолк, – пусть Лена касается меньше этого дела. Сам бери ее документы и оформляй. Не надо ее загружать такими делами… У нее чистая душа… – как-то неуверенно закончил Фотин.

Его слова о чистоте души прозвучали диссонансом, в беседе о материальной выгоде, которая всегда присутствует в душе человека. Получение личной выгоды позволяет выкинуть из головы глупые мысли о справедливости. А тем более о каком-то пролетарском интернационализме. Это утверждение немного успокоило душу Семерчука. Должности приходят и уходят, а дома остаются. Эта мысль окончательно успокоила его.

И тесть с зятем пошли к женщинам и детям – надо было им помочь в огороде.

3

Баранский в последнее время прослыл непримиримым демократом. И всему этому послужила неудовлетворенность своим служебным положением. Когда-то заведующий его кафедрой философии стал ректором института, и следом его выбрали депутатом Верховного Совета СССР. А заведовать кафедрой он назначил Баранского. Спустя три года, ректор неожиданно умер. Баранский считал, что он должен теперь идти в карьерном росте по следам бывшего заведующего и занять более высокую должность, а значит, упрочить свое положение. Но секретарем парткома педагогического института его не избрали. Так же не избрали ректором института. Он злился на демократические процессы – уже не назначали на должность, а избирали демократическим путем, но только не его, а других. Но это была социалистическая демократия, – не настоящая, – успокаивал себя Баранский. А при социалистической демократии народу позволено подавать голос только в урну. А при настоящей демократии – народ должен громогласно кричать о своих бедах везде, где только захочет, избирать на должности публично, но с одной поправкой – там, где власть определит ему место для крика.