Время – река

Потом, очень поздно ночью, гроза начала утихать. Вскоре воцарилась пронзительная тишина. Вдруг у меня появилось поразительное ощущение, что Деланси со мной. Оно было таким острым, что я поднялась с дивана и окликнула его по имени. Бог мне свидетель, я ощущала присутствие Деланси рядом с собой, в комнате. Я содрогнулась, почувствовав холодное дуновение, и комната наполнилась его запахом. Я так хорошо знала его – запах сандала и лайма. Мне стало холодно, и я подошла ближе к камину, чтобы согреться. Не далее чем в шести футах от себя я заметила бледное свечение. Это не был мерцающий отсвет камина или вспышка молнии за окном. Это также не было призраком. Но я не сомневалась в том, что это был он – мой Деланси, – который кружился вокруг меня, прощаясь.

Гроза возобновилась с новой силой, и я стенала так же громко, как ветер. В душе я знала, что он мертв. Я бросилась на диван и плакала до тех пор, пока не прошла гроза, и у меня больше не осталось слез.

На следующее утро я проснулась рано. При свете дня я начала сомневаться в том, что видела прошлой ночью. Я села в машину, отчаянно надеясь увидеть его. Не доехав до города, я увидела, что дорогу смыло оползнем. Прошло три дня, прежде чем я смогла спуститься с гор в город.

Больше я никогда не видела Деланси. Целыми днями я сидела в своей комнате, не отказываясь от еды только из‑за своего долга перед ребенком. Через некоторое время шериф Доддс нанес мне визит и сообщил о том, что миссис Деланси приехала в город в поисках своего мужа. Она выдвинула опасные обвинения, и он надеялся, что я смогу опровергнуть их.

Теодора, в течение сорока лет я хранила молчание не из упрямства или своеволия, и не потому, что с пренебрежением относилась к городу и его семье. Совсем наоборот. Мое молчание должно было защитить Деланси и его семью. Я уверена, что той ночью, 9 ноября 1929 года, твой отец, Теодор Деланси, покончил жизнь самоубийством. Он умер, и его душа приходила ко мне, прося прощения. Я же молю его о прощении. Я знаю, что я сильнее, и ругаю себя за то, что не помогла ему справиться с депрессией. Если бы я проявила немного сострадания, а не презрения, может быть, он не почувствовал бы такого отчаяния. Я уверена, что он нашел бы выход, пусть даже это отдалило бы его от меня. Той страшной ночью он был надежно привязан тонкой нитью, которая удерживала его на земле – нашей любовью, – но я отняла ее у него.

Его убили мой гнев и моя гордость. Мой стыд и моя вина приговорили меня к молчанию.