Время сержанта Николаева

— А где третий? — крикнул Николаев, так как любил акустику родной казармы, а она любила его четкий командирский голос.

— Ленинскую комнату драит, зараза.

У Вайчкуса, естественно, был неистребимо балтический акцент.

— Я что опять завтра в караул? — спросил он.

— Да, вторым разводящим. Федька первым.

— Не могу я. То наряд, то караул. У меня ноги гниют — сапоги не снимаю неделями. Этот змей долго в санчасти будет “косить”? Пусть Федька один разводит, — Вайчкус не выносил змея, трясущегося в неопознанной лихорадке третьего командира отделения Рюрикова. — Лягу в санчасть. Ноги пухнут.

— Ладно не ори, завтра гонять тебя не буду с проверками. Сам похожу.

Вайчкус смягчился, крылья его носа улеглись, на тумбочке зазвонил телефон, и Вайчкус торопливо и браво снял треснутую трубку, он любил хорошие оценки за дежурства: “Слушаю, дежурный по роте сержант Вайчкус”. Николаев не стал мешать и, мелодично насвистывая, пошел строевым плавным шагом в спальный отсек. Он не забыл о Минине: наверное, писатель что-нибудь присочинил в послеобеденное личное время.

В секретной тетради, к сожалению, ничего нового не прибавилось. Все кончалось тем же Фебом. “Кто же это такой?” — недоумевал Николаев.

В казарме плавал гул, как в горах. Эхо от звуков превышало сами звуки: машинальная русская ругань Вайчкуса и неуклюжие оправдания притворно несчастного Бесконвойного. Николаев вспомнил, с какой целью он покинул взвод. Он направился в библиотеку.

Двигаться было легко. Что значит бросил курить — в легких чисто, просторно.

В библиотеке, которая находилась в клубе, горели два розовых от стен окна сквозь обледенелые решетки. В безлюдной библиотеке работала вздыхающая, молодая и полненькая женщина, Кира Андреевна, жена начальника клуба прапорщика Волчека. Вздохи Киры Андреевны были недвусмысленно поняты Колей с первого их прослушивания, и взгляды ее были тягучие, как сладкие паточные палочки. Стоило на нее посмотреть длительно и улыбчиво, как Кира Андреевна начинала поправлять свою сизую прическу и ерзать на кожаном стуле. Интересно, думал Николаев, с кем она еще флиртует?

Однако Кира Андреевна Волчек сегодня дулась. Она разговаривала со старушкой-уборщицей, казенно поздоровалась с Колей и даже свела на переносице подкрашенные, длинные брови. Она недовольно дала Коле последний номер “Огонька” и, когда он уселся за отдаленный стол, оглядела его посадку не как обычно, с долгой нежностью и теплой укоризной, а жестко, как помеху. Видимо, что-то стряслось внутри ее томительного равновесия. Коля не стал разгадывать причину и углубился в едкий, как корейская пища, журнал Коротича. В другие дни Кира Андреевна медленно ходила по библиотеке, между столами, позевывая и задевая молодых читателей крутыми боками. От ее юбок исходил одеколоновый пар и нечто большее, больше самой похоти.

Николаев начал замечать лет с шестнадцати, что к нему прилипают старшие женщины. В шестнадцать он нравился двадцатипятилетним, в двадцать — тридцатилетним. Ему льстили их обволакивающие затяжные взгляды. Напротив, с ровесницами он не находил общий язык, может быть, потому, что он был страшно замкнут и противоестественно разборчив. Среди них попадались мстительные мымрочки, которые шушукались про него, что он якобы гомик или импотент. Хрен редьки не слаще.

Он испытывал вкус времени, вкус отсрочки любого осуществления. Иногда ему казалось, что его истинное время отстает от его возраста лет на пять эдак. И зачем торопиться жить? Перед призывом сюда, за неделю до бритья головы, он наконец-то в пьяной спешке переспал с какой-то мозглявой давалкой, но теперь не помнил подробности интима, кроме общего марева доступности и сырости, кроме поющего в терновнике удовольствия...

Краем уха Коля прислушивался к разговору Киры Андреевны с уборщицей. Кира жаловалась, повышая колоратуру, что из библиотеки начали пропадать книги и журналы, и, не поворачиваясь в Колину сторону, добавила, что знает, мол, чьих это рук дело. Коле стало неуютно. Неужели она подозревает его в такой ерунде? Смешная бабенка. Надо было завязать с ней роман. Как только зашуршит возле лица пахучими подолами, обнять за бедра и все тут. Дураку понятно, что одного своего прапорщика ей смертельно мало. Ей подавай именно солдатика, именно страдальца. Ах Волчек, Волчек!

Коля звучно вздохнул и пошел на выход, оправляя хэбэ на вздыхающем туловище. Он опасался рефлекторно выразить своей физиономией невинность воришки. Вручая Кире Андреевне “Огонек”, Коля храбро спросил у нее, чем это она так сегодня расстроена. Он почуял, как его веки от нахального обращения быстро-быстро запорхали.

— Да нет, ничего особенного, — сказала она, мягко улыбаясь. — А ты уже уходишь? Ничего не будешь брать?

От ее фигуры опять потянулась приторная паутина.

— Я все еще первый том Ключевского мучаю. До свидания, Кира Андреевна.

— До свидания, Коленька.

— Да, — вспомнил он, — вы случайно не помните, кто такой Феб?

— Феб? — тяжеловесно удивилась она. — У нас такой не служит... А, Феб? — захохотала она. — Это, кажется, какой-то бог в древности.