Время шинигами

Цукуёми выдержал паузу, но по выражению его лица я догадалась: он понял, что я имею в виду.

– Я ничего не мог с этим поделать, – признался он. – Я вернулся на луну, потому что я есть тот, кто я есть, и должен делать то, чего от меня требует мир. – Его тон был идеально ровным – я поняла: все это напускное.

Но он был прав. Мир и от меня требовал многого.

Я оставила Цукуёми и вернулась в свою комнату, где могла погоревать наедине, чувствуя себя так, будто мир разбился на тысячи острых осколков.

* * *

Через час я постучала в дверь спальни Нивена. Мне казалось странным стучаться в своем дворце, ведь я всегда могла ворваться в любую комнату и потребовать, чтобы тот, кто находится в ней, покинул ее.

Открыла мне Тамамо-но Маэ, а не Нивен.

В ее круглых черных глазах, похожих на две чернильные лужи, повисло мое отражение. В последний раз я видела ее ребенком, сейчас же она казалась примерно моего возраста. Она абсолютно не напоминала давшую ей имя ряску[6] – больше была похожа на хризантемы, росшие вокруг дворцового озера: царственные и изысканные, совершенные в своей симметрии. Ее лицо было способно развязывать войны и ставить на колени великие королевства.

– Спасибо, что разрешила нам остаться здесь, – поблагодарила она. Ее слова звучали как стихи. Наверняка никто никогда не говорил по-японски столь сладко.

– Где мой брат? – спросила я, проигнорировав ее слова.

– В ванной, – ответила она, кивая на комнату позади себя. – Он пропустил меня вперед.

– Разве Тиё не предоставила вам раздельные комнаты? – спросила я, стиснув зубы.

– Предоставила, – ответила ёкай. – Но Нивен предположил, что ты можешь убить меня, если я надолго останусь одна.

Я вздохнула, прижав руку ко лбу.

– Я не собираюсь убивать тебя, ёкай.

Нивен уже ненавидит меня, и, причинив вред его единственной спутнице, я ничем себе не помогу. К тому же если она желала ему зла, то за столетие в непроглядной тьме у нее было достаточно времени, чтобы убить его и обвинить в этом чудовищ.

– Знаю, – сказала она, пожимая плечами. – Но мальчишки не всегда умны. – В этом я была с ней согласна. Я вспомнила о Цукуёми, все еще бродящем где-то во дворце. – Я также хотела поблагодарить тебя за то, что ты забрала меня из моей деревни, – продолжала она.

На коже выступил холодный пот.

– Что?

– Когда я была ребенком, – пояснила она. – Я помню, что меня собирались продать якудза, но ты придумала, как вызволить меня.

– Ты это помнишь? – спросила я, поморщившись при воспоминании о том, как Хиро проткнул катаной ее бабушку. – Почему ты благодаришь меня, а не злишься за то, что я бросила тебя в непроглядную тьму?

– Потому что знаю: ты не хотела, чтобы мы туда отправились, – произнесла она так легко, будто столетия во мраке для нее действительно ничего не значили. – Кроме того, ёкаи способны читать сердца людей. Я знаю твое, Рэн.

Я с трудом поборола желание отстраниться. Как ёкай могла знать, что у меня на сердце, если это неведомо мне самой?

– Ты меня не обманешь, – произнесла я наконец. – Я знаю, кто ты и что ты сделала.

Я ждала, что она разозлится на меня, что у нее на макушке прорежутся лисьи уши, из десен выскочат клыки и она вопьется мне в горло. Но ее губы лишь сжались в кривую линию, а плечи опустились, как лепестки поникшего без солнца цветка.

– Во всех моих прошлых жизнях меня воспитывали как приз, как шлюху или как оружие, – призналась она. – Никто никогда не заботился обо мне. Я не видела в их жестоких сердцах искренности. Но впервые за тысячи лет я встретила того, кому от меня ничего не нужно. – Она замолчала, через плечо бросила взгляд в сторону ванной и понизила голос. – Я не могу изменить то, что уже совершила, – продолжила она, – но в этой жизни я иная. Той ненависти негде пустить корни. От Нивена я видела лишь доброту – и ничего больше.

Я сощурилась, но ёкай просто стояла, словно раненый щенок, и ее круглые глаза были до странности печальными. Конечно, все это могли быть чары, но если чья-то любовь и могла смягчить даже самого жестокого человека, то это любовь Нивена.

Прежде чем я успела ответить, из ванной вышел Нивен: с мокрыми волосами, одетый в белое кимоно – такое же, как у Тамамо-но Маэ. Я снова поразилась тому, насколько он стал выше, но он все еще был очень худым, как будто время тянуло его только вверх; его светлые волосы отросли и спадали на глаза. Теперь он вполне мог сойти за моего старшего брата. И хотя черты его лица остались прежними, выражение глаз изменилось: былые искренность и невинность исчезли.

– Микудзумэ, – произнес он, прищурившись. Это имя дала Тамамо-но Маэ ее бабушка, и Нивен называл ее только так, вероятно, считая, что это слово не несет с собой ее вины за разрушение многочисленных королевств. – Что происходит?

– Пойду прогуляюсь, – сообщила ёкай. – Хочу увидеть фрески. – Она молча проскользнула мимо меня и босиком устремилась прочь по коридору.