Время шинигами

«Богиня Смерти, которая даже не может правильно произнести мое имя», – сказал Икки. Я тогда посчитала, что его слова – насмешка над моим чужеземным акцентом… Но, возможно, его звали вовсе не Икки.

Когда зрение прояснилось, я остановила спор Нивена и Цукуёми вопросом:

– Как Аматэрасу узнала его имя?

– Она знает всех людей, Рэн, – спокойно ответил Цукуёми.

Я покачала головой.

– Хорошо, но как? Она когда-то говорила с Икки? Или прочитала его имя?

– Она способна увидеть любое имя, когда закрывает глаза, – ответил Цукуёми. – Все божества это могут.

Я схватила Нивена за руку и дернула его за рукав.

– Рэн, – не понял он, – что ты…

– Значит, Аматэрасу лишь видела имя Икки? – спросила я у бога Луны.

Тот кивнул.

– Да, но…

Я указала на иероглифы на руке Нивена, притягивая его ближе к Цукуёми, чтобы тот мог разглядеть получше. Одна из вещей, которую я больше всего ненавидела в японском, – это то, что кандзи могли иметь разное прочтение в зависимости от контекста.

– Эти три иероглифа можно прочитать как Икки, – сообщила я, – но также можно и как…

– Кадзуки, – выдохнул Цукуёми. – Возможно, поэтому фунаюрэй сначала его не вспомнили. – Он повернулся к кёринрину, прищурившись. – И, возможно, поэтому наш педантичный друг так подозрительно молчалив.

– Откуда кёринрину вообще это может быть известно? – спросил Нивен, опуская рукав.

– Потому что эти ёкаи знают все, – ответил бог Луны. – Вопрос только в том, чем они соизволят поделиться. Не так ли, дракон?

– Не отвечай, – поспешно попросила я, когда дракон открыл рот. – Просто скажи нам, кто последний потомок Кадзуки из Якусимы.

– Ивасаки Сэйко, Якусима, тысяча восемьсот девяносто первого года рождения, – произнес кёринрин. Влажные чернила его глаз заблестели, когда он уставился на меня. Бумага вокруг рта разошлась, и губы растянула дьявольская ухмылка. Он знал ответ все это время.

– Что? – побледнел Цукуёми.

– Что? – повторил Нивен. – Ты его знаешь?

– Ее, – покосился на него бог Луны. – Как ты можешь ее не знать? Она же императрица-консорт.

– Уж прости, в непроглядной тьме газет не было, – съязвил Нивен.

Цукуёми произнес в ответ что-то резкое, но у меня в ушах звучали лишь зловещие слова Аматэрасу.

«Ничто из того, чего касались божества, не живет мирной, спокойной жизнью», – сказала она. Когда мир только возник, меч был подарен императорской семье, и спустя годы нашел дорогу обратно.

– Разве это не хорошо? – спросила Тамамо-но Маэ, спрыгивая со стола. – Теперь мы знаем, у кого сейчас меч!

– Неужели ты не понимаешь? – спросил Цукуёми. – Она из императорской семьи. Меч, вероятно, был частью ее приданого.

– Значит, теперь он принадлежит императору. – Нивен широко распахнул глаза. – Нам придется попросить у императора его меч?

Я рассмеялась, но смех вышел злее, чем мне хотелось. Тревога Цукуёми была заразительна, я онемела в предвкушении опасности.

– Император не отдаст нам дар богов просто так, – сказала я. – Нам придется ограбить императорскую семью.

Глава 16

Нивен отшатнулся, словно его ударили, зато Тамамо-но Маэ пришла в необычайное оживление:

– Это будет уже третий дворец, который я посещу за эту неделю! – обрадовалась она.

– Ты даже не приблизишься к дворцу, – отрезал Цукуёми. – В прошлой жизни ты чуть не убила императора.

– Не знал, что ты у нас теперь за главного, – сказал Нивен, буравя его взглядом.

– А я не знал, что ты абсолютно незнаком с понятием здравого смысла, – ответил Цукуёми. – О, нет, знал. Я сразу это понял, просто решил, что указывать на это будет невежливо.

Я вздохнула.

– Цукуёми…

– И бог Цукуёми голыми руками убил богиню Укэмоти, – сказал кёринрин. – Он погрузил большие пальцы ей в глазницы и давил, пока они не лопнули.

В комнате стало тихо. Я посмотрела на Цукуёми, четко понимая, насколько обвиняющим, должно быть, был мой взгляд, но сдержаться не смогла. Не так Цукуёми описывал мне свою встречу с Укэмоти.

– Что? – спросил Цукуёми, медленно поворачиваясь к кёринрину. Звезды в его глазах померкли. – Все произошло совсем не так.

Но кёринрин проигнорировал эти слова. Его бесконечная шея извивалась головокружительными спиралями, а потом замерла в нескольких дюймах от лица Цукуёми, и его чернильно-черная слюна липкими каплями стекала к ногам бога Луны.

– Она кричала и молила о пощаде, – продолжал кёринрин, – но он лишь смеялся, выпивая кровь из ее глаз и растирая ее кости в муку.

– Это ложь! – воскликнул Цукуёми, сжимая кулаки. Потрясение смылось с его лица, в глазах внезапно появилось убийственное намерение. Кожа засветилась, как поверхность луны ясной ночью, и это внезапное сияние обожгло мне глаза. – Почему ты говоришь такие вещи?