Время Сигизмунда

— Я жил у пани Крачковой. С позволения вашей княжеской светлости, сказать правду, я сомневаюсь, что вы знаете о Крачковой; но это в Кракове самая славная гостиница, или, сказать правду, шинка. Поэтому её посещают честные люди. Даже органист из костёла Девы Марии, et alii honoratiores. Я жил тогда у Крачковой (у неё отличное пиво), когда некий шляхтич (имя его я утаю, поскольку имя — тайна) входит и говорит мне что-то более или менее praeter propter: «Хотите заработать денег и за чужой счёт совершить путешествие?» Я, как никогда от честного заработка не отказывался, так и тут.

Говорю ему:

— Сказать по правде, согласен. Давайте поговорим об условиях, а тем временем пусть дадут пива.

И он, правда, велел подать пива, но сам не пил. Что тогда делается? Предлагает мне вместе с тремя другими шляхтичами похитить одного мальчика.

Соломерецкий вскочил с лавки.

— Что с вами? Может, воды? Или пива? — спросил шляхтич.

— Ничего, ничего, говорите дальше, — сказал князь, сдерживаясь и садясь, — какая-то очень интересная история.

— Правда, без лести, сказать правду.

— Но дальше.

— Иду дальше. Он предлагает мне похитить мальчика, жачка, или как там его, и отвезти в определённое место. Я говорю: «А кто это?» Он мне то то, то это; наконец мы договорились о месте, времени и условиях. И, правда, он велел снова дать мне пива, которого он не пил, только я. Назавтра в самую ночь Рождества…

— С кануна на первый день? — спросил, не в силах удержаться, князь.

— Да, да, мы его и увезли.

— Куда?

— Прошу только слушать! Мальчик сначала жаловался, но тот шляхтич что-то ему сказал, и он так смягчился, что поехал. А нужно знать, ваша светлость, что это не первый попавшийся мальчик! Большого рода. И мы его увезли от какого-то преследования, как говорили.

— Но куда его увезли? — спросил князь.

— Здесь аркан, ваша светлость?

— А за кувшин мёда скажешь мне? — сказал презрительно князь.

Шляхтич неслыханно возмутился.

— Я? Простите, князь, сказать правду, за королевство этого мира я этой тайны не расскажу.

— Это очень честно и благородно, — сказал князь, сдерживаясь, но затем шепнул что-то слуге и принесли кувшин мёда.

Сначала заставив себя упрашивать, Ленчичанин начал пить, а, выпивив, признался, что ребёнка вывезли в Литву, но больше ни слова. Однако настойчивость и явное беспокойство князя не ускользнули от глаз пьяного; он начал причитать, догадываться, что сделал глупость, и, разыграв необходимость в отдыхе, вынес седло и узелки в сени, оседлал коня, оглянулся и ускакал.

V Чурили

Мы снова вернёмся в Краков, где пан Чурили с сыном идут к княгине. Добавим, что Анна о таких близких родственных отношениях двоих Чурили совсем раньше не знала. Покинутый и отвергнутый ребёнок даже не имел места в воспоминаниях старца; сын никогда не говорил ей о своей семье. Поэтому, когда они вдвоём показались у княгини, она из их совместного прихода ничего заключить не могла.

Был полдень, Анна только что возвратилась из костёла. Объявили пана Чурили. Несмотря на то, что она его подозревала из-за предупреждения нищего, княгиня не смела пред-предположить, что старый верный слуга может её выдать.

Поэтому она приняла его почти как всегда. Старец вошёл в комнату с лучезарным лицом, таинственно улыбаясь. Он, как обычно, поклонился Анне и, показывая сына, который побледнел и дрожал, поглядывая на княгиню, сказал:

— Я привёл к вам моего сына.

Анна подняла глаза, долго смотрела на незнакомца, казалось, что-то вспоминает, невольно зарумянилась и опустила голову.

— Бедняга, — воскликнул Чурили, — он много выстрадал в татарском плену, его даже трудно узнать, так изменился. Из молодого человека почти старик.

— В плену! — грустно повторила Анна. — И долго вы в нём оставались?

— Больше десяти лет, княгиня.

При звуке голоса пана Чурили она снова подняла на него глаза и, будто бы отталкивая возвращающиеся странные воспоминания, прибавила:

— А как же из него вышли? Выкупили?

— Я сбежал, княгиня. О! Тяжела была и неволя, и побег, и возвращение к своим! Напрасно я искал, кто бы меня узнал, даже отцу должен был напомнить о себе: дома, в окрестности почти все забыли старого знакомого, некоторые от него отказывались, другие верить ему не хотели.

— Дома? — спросила, очевидно, беспокойная Анна. — Где вы раньше жили?

— В Подолье.

Смущённая княгиня повернулась к старому Чурили.

— Вы мне никогда не упомянали о сыне.

— Я был несправедлив по отношению к его матери, в отношении его. Бог меня покарал и отобрал второго ребёнка. Только теперь я опомнился, но было слишком поздно.

— Каким образом вас взяли в плен? — спросила она, украдкой бросая на него взгляд.

— Я был в одном походе на Днестре, где другие погибли, я даже смерти не нашёл, только тяжёлое рабство.

— Давно?

— Я даже счёт годам потерял, — грустно отрезал Чурили, — больше десяти. Я был потом в Буджаке, в Константинополе, Адрианополе, узником на цепи лавки галеры, в работе, в мытарствах, в болезнях; убежавший, пойманный, битый как животное, презираемый как зверь… Наконец, попав на границу в Кадым, я сбежал.