Время Сигизмунда

— Мой дорогой старый Чурили, ты никогда не умел говорить ложь так, чтобы не покраснеть и не выдать её. И сейчас ты меня обманываешь. Ты знаешь. Ты был бы так жесток, чтобы скрывать от измученной матери?

Связанный, смущённый старик под взглядом княгини и сына промолчал, потёр лоб, застонал.

— Вот это несчастье, — шепнул он, — никогда не могу сохранить тайны. Чёрт меня попутал лезть в это, kołyś ne pip, ne ubiraj sia w ryzy.

— Ради Богу, прошу вас!

— Ну, ну, тихо, кто-нибудь может услышать. Что же делать?

— Ты знаешь, где он?

— Знаю, — шепнул старик, — но не скажу, этого не скажу.

— Кто его похитил?

— Я! — сказал Чурили. — Я!

— Ты?

— Для чего?

— Чтобы вы, напуганные братом, не имея в руках ребёнка, не могли, ради спасения его жизни, отказаться от фамилии отца и его будущего, к чему вы были уже готовы.

Княгиня потерала дар речи.

— О! Достойный старый друг! Ты! Повтори мне, ты его увёз?

— И не хотел ничего вам говорить, чтобы это случайно не разнеслось. Но не беспокойтесь об этом. Он в надёжном, безопасном месте.

— Слава Богу! — воскликнула Анна. — Это правда? Это правда?

— Как видите меня живым.

Когда пан Чурили это говорил, на улице загремело, прокатился рыдван и затем у двери послышался настоятельный голос, знакомый голос князя Соломерецкого, который, расталкивая в гневе слуг, бежал в комнату.

— Это он! — в испуге закричала княгиня. — Это он. Вы говорили, что он выехал!

— Я сам видел. Пожалуй, вернулся!

Дверь с грохотом отворилась и Соломерецкий, злой, гордый, трясущийся от волнения, вбежал в комнату.

— Пани сестра! — закричал он с порога. — Я пришёл вам объявить…

Анна побледнела и бросилась в кресло.

Младший Чурили стоял с искрящимися глазами, готовый к борьбе, меряя глазами врага.

— Объявить вам, что я всё знаю.

Старый Чурили затрясся, посинел.

— Что вы знаете? — слабо спросила Анна.

— Ваш сын! Этот подкидыш! В Литве!

— Вы думали, что это ложное похищение скрылось от меня, но нет. Вчера я узнал обо всём, завтра рассылаю, завтра сам еду за ним. Вы знаете мои условия?

— Но их не принимает, — шепнул старый Чурили.

— Молчать! — воскликнул князь. — Я с ней говорю, не с вами. — И, всматриваясь в старика, он добавил: — Вы устроили это похищение! Я знаю! Знаю! Я узнаю вас по описанию.

Княгиня молчала, молодой Чурили заступался за неё и за отца.

— Ваша светлость, позвольте мне ответить, — сказал он, — что есть условия, которые лучше умереть, чем принять.

— Я не с вами разговариваю, — крикнул Соломерецкий.

— Но я говорю с вами! — воскликнул, пламенея, шляхтич.

— Кто вы? — спросил он порывисто.

— Кто? Шляхтич, равный вам, князь.

— Равный мне?

— А может, лучше! — добавил горько Чурили. — Потому что ни на чью жизнь не охотился, а своею готов пожертвовать.

— Княгиня, — возмущаясь, воскликнул князь, — долго ваши слуги будут меня оскорблять?

— Слуги? Я никому не слуга.

— А кто, кто вы? — насмешливо всматриваясь, сказал Соломерецкий. — Может, любовник княгини? — и он дьявольски засмеялся, потому что заметил, что Чурили и Анна смутились.

— О, это недостойно! Бесчеловечно! Преследовать слабую женщину.

— Безоружной! Нет! — сказал Чурили. — Князь, вы оказали мне честь, назвав её любовником. Я этого не заслужил, потому что я почти незнакомец, но хочу стать, если и не её любовник, то по крайней мере защитник.

— От меня? — засмеялся, гордо выпрямляясь, Соломерецкий. — От меня?

— От вашей светлости.

— Пожалуй, от моих слуг, равных тебе, а может быть, лучше.

И он смерил его таким презрительным взглядом, что Чурили, кладя руку на саблю, подошёл, сжав зубы, к князю, словно хотел его вызвать и даже на него броситься.

Отец сдержал сына и, отведя за руку, сказал:

— Ваша светлось, значит, вы непременно хотите чьей-нибудь крови?

— Вас всех, если можно! — выкрикнул Соломерецкий. — Достойных союзников моей милой пани сестры. Да, крови, хлестать до крови.

И, сильно хлопнув дверью, он вышел, бросив на княгиню взгляд гнева, презрения и исполненный угроз.

Чурили хотел броситься за ним, но княгиня его удержала, плача.

— О пусть идёт, пусть идёт, не задерживайте его, оставьте его в покое. Не лишайте меня последних друзей. Он и вас готов… Брат! Брат! — добавила она. — А! Почему же, по крайней мере, не чужой…

В эти минуты мимо окон проехал рыдван князя, а он, выглянув из него, бросил ещё взгляд на сидящую у окна Анну. Встретив его грозный взгляд, она задрожала и снова сильней плакала.

— А откуда он может знать? — сказал беспокойно старик. — Это выше моего понимания. Всё так тайно было устроено, так осторожно, люди проверенные.

— Должно быть, предали…

— Этого быть не может, — воскликнул старик, — но пойду узнаю. Если князь что-нибудь и знает, мы сможем этому помочь, перевезём его куда-нибудь, пока не подойдут через нунциатуру желаемые бумаги из Рима, согласно обещанию пана каштеляна.

— Это ничем не поможет, — ответила Анна, — разве не видите, что ничего его не убедит, что даже убеждённый, он тайно всегда хотел бы от него избавиться?

— Не думаю; его утомит эта пустая и ничем не оправданной позже борьба.