Время Сигизмунда

И он стиснул зубы, его глаза заискрились, упал, бледный, на стул.

— Слышишь? Последними им заплатить, не хочу их теперь, найду других, не хочу, если бы меня на коленях просили. В этом есть чей-то навет. Иди.

Старший вышел и позвал со двора отъезжающих:

— Паны братья, — сказала он, — как хотите. Его светлость просил меня заплатить вам вознаграждение и коней, прошу ко мне.

Это неожиданная новость поколебала придворных, они бросили коней, пошли получать деньги, несколько, думая, что ошиблись и стыдясь своего шага, хотели остаться. Старший объявил, что имеет поручение уволить их. Другие, верные князю, даже не думали об отъезде; но таких осталось только несколько, другие выехали за ворота с незнакомцем, который вёл их с собой, шепнув что-то Хахнголду. Еврей побледнел, промямлил что-то другим евреям, и ростовщики в мгновение ока бросили ещё неоценённые драгоценности и, не желая уже входить ни в какие соглашения, ушли.

Старший побежал к князю.

— Ваша светлость, евреи не хотят вступать в переговоры.

— Что с ними случилось?

— Не понимаю, не понимаю; они пошептались между собой, бросили соглашения и пошли.

— Все?

— Все.

Князь был ошарашен.

— В этой есть какие-то дьявольские козни. Деньги! Деньги и ехать! Они этого проклятого ребёнка увезут снова! В Литву, в Литву. Делайте, что хотите, а достаньте мне деньги.

— Я не знаю, что мне делать; ничего не осталось, когда евреи отказывают.

— Вызвать других.

— Минуту назад их было больше, чем нужно, теперь ни одного нет.

— Но по какой причине?

— Не понимаю.

— Может, условия.

— Я не давал никаких; согласно вашему распоряжению я согласился на предложенные ими.

— Что отбило у них желание? Тут что-то есть?

— Есть, но непонятное.

Князь ударил кулаком о стол.

— Выезжать! — воскликнул он.

— Но это невозможно.

— Выезжать, говорю!

— Придворные ушли.

— Неважно, выезжать, выезжать!

— Нет денег.

— Хватит тех, что есть.

— Ими выплачены по вашему приказу вознаграждения.

— Всё вышло?

— До гроша, даже для двоих не хватает.

— Продай, что хочешь. Выезжать, я должен сегодня выехать.

— Но что же мы продадим?

— Заложи душу, — крикнул князь в гневе, — а достань деньги.

Потом он бросился к бумаге и перу, быстро написал несколько слов Петру Зборовскому и велел выслать к нему придворного.

Когда это происходит, отчаявшийся и нетерпеливый князь ходит по комнате большими шагами, голова его горит, он путается, ругается, беспокоится. Сто раз спрашивает, не вернулся ли посланец от Зборовских.

Наконец он приехал.

— Привёз деньги?

— Только письмо.

Не читая, он бросил его на пол, глаза его заискрились, загорелись, зубы заскрежетали.

— Друзья, — воскликнул он, — друзья! Пусть их дьявол задушит.

Его охватывает подобие горячки, вид безумия, он не знает, что делать.

— Выезжать! — кричит он. — Выезжать! Коней, карету, вещи, всё продать, мы поедем вдвоём, втроём! Но выезжать, выезжать!

Не меньшее беспокойство в постоялом дворе княгини и панов Чурили; та боялась за сына, хотела за ним послать; те уговаривают, что делать, младший сам собирается в дорогу. Он отказался от придворных князя и принял их для Анны, полагая, что таким образом задержит его отъезд, он шепнул евреям волшебное слово, которое сохранило деньги. Но и это совсем не помогло.

— Нужно его опередить, — сказал молодой Чурили, — нас несколько, всё готово, едем, и, прежде чем князь прибудет на двор Сапеги, там уже Станислава не будет.

Сказав это, он начал готовиться в дорогу. Старик помогал ему сам.

Из узелка выпал свиток бумаг, засаленных сверху от долгого ношения, связанных красной шёлковой верёвкой.

— Что это? — спросил старик.

— А? Это ещё воспоминание о моём плене.

— Какое?

— Когда гребли на турецкой галере под Стамбулом, моим товарищем и соседом был бедный ксендз, захваченный пиратами. Умирая, он отдал мне какие-то бумаги, поручив мне, чтобы, когда вернусь на родину, я переслал их, кому следует, поскольку должны служить какой-то нашей семье. Ксендз был, возможно, поляком, или, по крайней мере, от долгого пребывания у нас стал поляком. Он возвращался из Рима, когда его схватили разбойники.

— Ты видел эти бумаги? — спросил старик.

— В неволе я должен был их прятать и просматривать не имел времени; вернувшись, я был слишком занят собой; я хотел сделать это когда-нибудь позже.

— Мы лучше поглядим сейчас, — прервал старик, которого ударила какая-то особенная мысль.

— Поглядите, отец, я поспешу со сборами в дорогу.

Старик сел, развязал верёвки, бросил взгляд и внезапно вскричал:

— Иисус! Мария! Какая судьба!

— Что это?

— Ты не знаешь?

— Я ничего не знаю.

— Бумаги ксендза Хаусера! Бумаги Соломерецких! Ксендз, который возвращался из Рима… это был он…

— Кто такой?

— Ксендз, отправленный ими, для легализации брака княгини. Мы выиграли! Мы победили!

— Не понимаю! Что это за бумаги?

— Всё окончено, триумфом, — сказал старик, хватая трость и шапку, — пойдём к княгине, к княгине.

И запыхавшийся Чурили, не в силах сдержать своей радости, залез на первого коня, какого мог найти под рукой, и полетел.