Время Сигизмунда

Княгиня Анна только что воротилась из костёла, печально слушала рассказы слуги, который, казалось, давал отчёт об отказе от придворных молодым Чурили, о запоздавшем отъезде князя. Заметив, что у обоих Чурили лица светились, она не знала, что думать.

— Почему вы не в дороге? — спросила она. — Он выезжает.

— Он ещё так скоро не выедет, — отчеканил младший.

— А между тем мы принесли вам добрую новость.

— Какую? Что случилось?

— Большую и важную, и меньше всего ожидаемую, никогда непредвиденное событие.

— Ради Бога! Что может быть такого?

— Бумаги ксендза Хаусера.

— Нашлись? — воскликнула княгиня, подбежав.

— Самым особенным случаем. Мой сын…

— Нашёл их? Каким образом?

— Будучи в неволе, он был товарищем ксендза Хаусера, умершего, как оказалось, на турецкой галере. Умирая, он поручил бумаги моему сыну. Тот их даже до сих пор не смотрел. Сегодня, когда мы собирались в дорогу, они выпали. Я спросил, просмотрел их; вот они.

Княгиня Анна плакала от радости.

— О! Это Божье Провидение над нам! Но, — добавила она спустя мгновение, — надо остановить князя; это ничуть не поможет. Что с ними делать?

Чурили минуту думал.

— Я бы вам посоветовал, — сказал он, — направиться с ними к Фирлею, вызвать князя на суд арбитров, чтобы при свидетелях он был вынужден неопровержимыми доказательствами признать ваш брак и ребёнка, рождённого от него. Только спешите, чтобы не уехал.

Княгиня Анна велела немедленно подъехать коляске, села и направилась к Фирлею.

Она застала его, ибо было ещё утро, в комнатах жены. Это было удивительное зрелище. Старец, одетый в изысканный заграничный наряд, уже седой и очень дряхлый рядом со свежей и молодой супругой.

Была это, как мы уже сказали выше, третья жена каштеляна, Мнишкова, едва достигшая двадцати лет. Богатая, нарядная, сидела она с мужем за столом, на котором последний ребёнок каштеляна забавлялся большим страусиным пером.

Старый каштелян с улыбкой глядел на этого отпрыска своего дома, а в его взгляде была видна гордость за будущее ребёнка.

Вошла объявленная княгиня.

— Что привело ко мне милую княгиню? — спросил каштелян.

— Счастливый случай и просьба, — отвечала Анна.

— Я очень рад, если чём-нибудь могу вам послужить, — ответил каштелян, — потому что у меня на совести обманутые вами надежды в отношении ребёнка, опеку которого я взял на себя.

— Ничего плохого не случилось, это мои приятели из Кракова его тайно увезли, без моего ведома, опасаясь нападения князя.

— В самом деле? И где же находится ребёнок?

— На дворе Фридриха Сапеги.

Фирлей, немного недовольный, закусил губы, но, быстро возвращаясь к предупредительной вежливости и улыбке, спросил:

— Я могу быть ещё чем-нибудь вам полезен?

— Вся моя надежда на вас; бумаги, о которых я старалась через нунциатура, уже в моих руках.

— Как это? Кто-то их приобрёл эффективней меня?

— Нет. Оригинальные бумаги ксендза Хаусера нашлись по странной случайности. Их привёз освобождённый товарищ его неволи в Турции. Вот они. Я вас умоляю, вызовите к себе князя, арбитров, пусть люди видят, пусть судят, пусть это всё, наконец, без моего стыда знакончится.

Каштелян поглядел на поданные бумаги, перевернул их, вставая.

— Будет, — сказал он, — как хотите; завтра вызову к себе всех находящихся в Кракове панов братьев сенаторов и более видную шляхту, вызову князя, чтобы был вынужден в лице их признать племянника и позже ретрактацию уже не мог сделать. Будьте спокойны. От всего сердца и души радуюсь вашему успеху.

— Но князь собирается выехать, мчится в Литву за моим бедным ребёнком, не знаю, сможете ли его сдержать.

— Думаю, что смогу, — сказал гордо Фирлей. — Пошлю к нему придворного с вызовом на завтрашний день; не напишу, для чего, а расставлю моих людей, чтобы не спускали с него глаз, и в случае упорного желания выехать любыми способами его задержали.

— Как мне выразить свою благодарность?

— О! Это я должен благодарить, что вы выбрали меня для этой честной службы. Будьте спокойны, я сейчас напишу письма.

Придворные и пажи каштеляна, которые стояли в боковой комнате, были немедленно вызваны, и разбежались по находящимся в Кракове панам сенаторам, приглашая их для важного дела на завтра. Письмо из канцелярии каштеляна вызвало также князя Соломерецкого.

Князь ещё злился на задержку своего отъезда, когда ему отдали любезное приглашение под Фирлеевской печатью на завтрашний день. Письмо не проясняло цели собрания, но оно только упомянало, что на нём должны были присутствовать наиболее зачительные находящиеся в Краков паны братья.

Соломерецкий сначала равнодушно его бросил, но придворный Фирлея во что бы то ни стало требовал ответ. Князь задумался. Надежда встретиться у каштеляна со знакомыми, которые могли помочь деньгами, склонила его туда поехать.

— Один день задержки, — сказал он про себя, — награжу себе поспешностью в дороге.

Таким образом, он дал ответ, что будет. Расставленные люди должны были весь день не спускать с него глаз.