— Меня даже там не было, когда это случилось. Берн позвонил в полицию, и дежурная узнала его фамилию, потому что дружила с Билли — нет, он за ней не ухаживал, никаких девушек у Билли не было, — и знала, как мы с Билли возмущались, когда комиссар свернул расследование, многих молодых полицейских задело тогда за живое. И она его соединила с нами, так я и очутился впервые на той горе — отвез туда Билли, а на стоянке нас ждал Берн, перепуганный, и уже в сумерках он нас привел к ущелью, и всю дорогу лопотал как индюк, и мы, Билли и я, спустились туда, где лежал труп, и, правду сказать, на него взглянуть было страшно. Фарш. Потому что камни там острые, как ножи, всего изрезали. Наверное, долго лежал там и умирал мучительной смертью. А почему, спрашивается, Берн не подошел узнать, нужна ли помощь? Сообщник, мать его. Трус. Склон весь зарос колючками, крапивой, чего там только не было, но мы спустились и наверняка исцарапались, так что не удивлюсь, если на сутану попала кровь, моя или Билли. Никому и в голову не пришло меня подозревать в убийстве, что за ерунда! А может, его и не убивали? Может, просто поскользнулся и упал?
— Берн слышал шум, видел борьбу. Он утверждает, что Мэтьюза убили. И он считает убийцей тебя. С чего бы? Откуда у него такие мысли? Вот что мне покоя не дает. Скажем так, сыскное чутье. В записях Билли тоже все на убийство указывает. У него так и написано — “жестокое нападение”. Черным по белому: ножевые раны, и даже тогда, в шестидесятых, судмедэксперт это подтвердил. В записях все сказано. Нераскрытое убийство.
— Может, и так. Не знаю, почему Берн обвиняет меня. Не представляю. Пытается сбить со следа Уилсона и О’Кейси? Переключить их с нынешнего дня на прошлое, где он предстает в более выгодном свете? Этот человек виновен в страшных преступлениях, и Таддеус Мэтьюз был злодей и много горя причинил людям. Маленьким девочкам. Их родным. Меня до сих пор потрясает, если священник лжет. Сам не знаю почему.
— И в прошлом тебя ничто не связывало с Таддеусом Мэтьюзом?
— А в заметках что сказано?
— Ни слова.
— То-то и оно. Записи Билли Друри меня выручают. Сам знаешь, ты же их читал. Не убивал я его. С чего мне убивать Мэтьюза? Я был зол из-за комиссара, но не до такой же степени. Решил устроить самосуд? Ничего подобного. И не думай, я не спятил. Сотвори я что-нибудь такое, сидеть бы мне в психушке до конца дней. Побойся Бога, Джек.
— Знаю, последние годы у тебя выдались тяжелые, столько всего на тебя свалилось, Том. Все понимаю. Но если ублюдок вроде Берна заявляет такое, я обязан разобраться. Сдашь у нас анализ крови — приходи когда тебе удобно, а там посмотрим.
Это хуже, чем уход в отставку — это чистилище. Хождение по мукам, седьмой круг ада.
— Зайду, конечно, — ответил Том со всей непринужденностью. — Что за вопрос.
И Флеминг ушел, простившись с ним тепло, несмотря ни на что. До встречи, до встречи. Скоро увидимся. Конечно, конечно. Анализ, анализ. А святошу этого мы прижмем, любой ценой. Избавим от него мир. Сцапаем его, как пить дать. Вот увидишь, Том. Доброй ночи, доброй ночи. Хитрый ублюдок. Сгноим его в тюрьме.