Время старого бога

Наутро, повинуясь строгому полицейскому распорядку — хоть он и был теперь в ином качестве, новом, непривычном, — он опять поехал в город. Если они хотят его крови — они получат его кровь. Даже привыкая к новой роли, к мрачной роли подозреваемого — точнее, того, кого необходимо “исключить из круга подозреваемых”, выражаясь чудовищным полицейским языком, — все равно он руководствовался профессиональным долгом, что-то его подгоняло, словно удары током. Раз просит Флеминг сдать анализ, значит, будет ему анализ. Можно подумать, вместо одной из пуговиц на рубашке у него кнопка “Сделай немедленно” и Флеминг на нее нажал. Тут даже “Выпей меня” из “Алисы в Стране чудес” ни в какое сравнение не идет. И, как всегда, надвинулся на него город с его подъемами, спусками, поворотами, полный незримых связей, воспоминания осаждали его, и по улицам он шагал невиданным существом, стоглазым, стоухим. В тысячный раз мечтал он о нормальной жизни с ее размеренностью и уютом, но если разобраться, разве была его жизнь когда-нибудь нормальной? Или в жизни у каждого есть доля ненормальности? Несомненно. И все же он пребывал в какой-то полудреме. И это тоже, наверное, не совсем нормально. Город лежал под брюхом огромной темной тучи, словно ребенок, который читает под одеялом при свете фонарика, только света всего ничего, при таком не почитаешь. Ровно полдень, звонит колокол на колокольне Тринити-колледжа, или это в тихом воздухе слышны колокола других дублинских церквей — кармелитской церкви в стороне от Графтон-стрит, старинной протестантской часовни на Доусон-стрит. Недействующих храмов в Дублине сейчас больше, чем пабов. Много их понастроили здешние торговцы прежних времен. Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царство Божие. При этих словах он всякий раз почему-то представлял лондонскую Иглу Клеопатры, хоть никакая она не игла и уж точно без ушка. Как бы то ни было, колокольный звон проникал в его несчастные уши, но Том мыслями был далеко. Что встретилось ему здесь, на улицах города, и заставило перенестись в Малайю? Возможно, ему необходимы сейчас мысли о подвигах. Он шел к экспертам-криминалистам, зная наперед, что неминуемо их разочарует. Если образцы совпадут, непонятно, как это истолковать. А если нет, их ожидания будут обмануты. Криминалисты всякий раз выезжают на место преступления, а потом с добычей возвращаются в свои тихие, уединенные кабинеты. Работают они в унылом старом офисном здании, сложенном из шлакоблоков. Холод там адский — за исключением редких солнечных дней, когда там адская жара. И Тому всегда немного жаль их, оторванных от всего — от беготни, от допросов, от нежданных озарений. Криминалисты — народ суровый, молчаливый; ученые, многие с регалиями. Но Том об этом сейчас не думал, даже на пути к корпусу. Шагая по улицам, проспектам и площадям родного города, он думал о Малайе, о войне, в которой участвовал давным-давно. Трудно представить менее похожее место, чем эти одетые в гранит улицы и парк Сент-Стивенз-Грин, где на платанах и дубах набухают почки. Тут и там деревья уже в чудесной зеленой дымке, впереди остальных. Последним, как водится, зазеленеет ясень. Ясень всегда запаздывает. Может быть, это зеленая дымка пробудила в нем воспоминания. Огромные листья в Малайе, сумрак лесов, прибитые зноем бунгало. Под формой всегда носишь слой пота. Потели в Малайе все без исключения солдаты. Сгоняешь бедняков-китайцев гуртом в новую деревню, специально для них построенную, где им раздадут деревянные дома, лишь бы у них не искали помощи малайские партизаны. Похожие на тени беглецы — чем дальше, тем сильнее мучил их голод. В сумерках пробирались они к деревням в надежде выпросить миску риса. А его задача была забраться по веревке с роликом на высокое дерево и следить с высоты за лесными тропами. И была у него не какая-нибудь “ли-энфилд” — зачем он это сказал? — а “винчестер-70”. Ладный, как американская машина. Бьет без промаха, как крепкое солдатское словцо. Как завидишь, что приближается кто-то — незнакомый, с боязливыми движениями, — нужно принять решение. Убить или пощадить. Если он не похож на китайца, тем хуже для него. Если он похож на малайского партизана — щелкнет курок, раздастся выстрел, и пуля пролетит четыреста метров, а гильзу, отработанный материал, выбросит из ствола, как выкидывает Джеймс Бонд злодея из своей красивой машины, и пуля преодолеет расстояние за долю секунды, сверкнув в воздухе зимородком, и уследить за ее полетом под силу одному Богу, а на дальнем конце деревни мятежник, ясное дело, услышит выстрел слишком поздно, ведь пуля летит быстрее звука, не оставляя надежды на спасение. И бедняга упадет бесшумно, как тряпичная кукла, даже не почувствовав удара о землю, недаром Тома за меткость прозвали Верный глаз, в знак уважения. Кеттл Верный глаз. Этот дар выручил его на родине, открыл ему дорогу в полицию. Не иначе. Его жизнь в Ирландии, вдали от позора и страданий детства, оплачена жизнями партизан.