Время святого равноапостольного князя Владимира Красное Солнышко. События и люди

Как приняли киевляне известие о гибели Ярополка Святославича – о том летописи умалчивают. С большой долей вероятности можно сказать, что радости по этому поводу в стольном граде Руси не испытывали, даже те, кто не любил покойного князя. Нет, правда, упоминаний и о каких-либо попытках к сопротивлению. Город замер в тревожном ожидании решения своей участи и, надо полагать, готовился к худшему. Судьба захваченных городов была в те отнюдь не «вегетарианские» времена незавидная – погром, грабеж и разорение были делом обычным и даже неизбежным. Страшным для киевлян примером была судьба обращенного в пепелище Полоцка. Нечто подобное ожидалось, несомненно, и в Киеве. Если на начало 970-х годов киевляне едва имели какое-то представление о Владимире Святославиче и ничем не отличали его от прочих многочисленных вождей окраинных провинций, то за последнее время о нем сформировалось мнение вполне определенное и, в основном, зловещее – молодой, амбициозный, жестокосердный, скорый на расправу правитель, прошедший выучку в Скандинавии и многое перенявший у суровых тамошних конунгов. Было понятно, что за Владимиром стоят новгородцы, от которых Киеву ожидать снисхождения не стоило – Новгород наконец-то получил возможность взять исторический реванш и было бы невероятно ожидать от него милосердия. То, что Владимир Святославич не дал отмашку на погром тотчас после вхождения в стольный град, вряд ли могло обнадеживать киевлян, так как в войне нужно было поставить финальную точку и до решения участи Ярополка Святославича заниматься Киевом просто не было времени. Можно было лишь надеяться на отсрочку. Или на чудо, если укрывшемуся в Родне великому князю удалось бы «развернуться» с печенегами и начать действенное сопротивление. Но все завершилось быстро и трагично. Братоубийство, совершенное в Родне, было для Киева предвестием вплотную придвинувшейся катастрофы – теперь настала и его очередь.

Однако летописи ничего не говорят о киевском погроме. Нет сомнения, что Нестор не стал бы о нем умалчивать, поскольку трагедия Киева была бы целесообразна для создания летописцем драматургии образа Владимира, разворачивавшегося от языческой дикости через преображение в Корсуни к христианству. Не умолчал бы об этом Нестор так же и потому, что на его время это еще было бы в живой памяти киевлян. Но поскольку этого сюжета Владимир Святославич летописца лишил, то пришлось заменять его размышлением о его распутстве. «И был он ненасытен в блуде, приводя к себе замужних женщин и растляя девиц». Лаврентьевская летопись указывает, что таковых было более восьмисот. Никоновская же летопись «берет выше» и говорит, что их было более тысячи. Сомневаться в страстности Владимира Святославича оснований нет, но есть, тем не менее, сомнение в достоверности этой информации. Скажем, каким образом, чисто организационно, можно было разместить в указанной крепости Родня гарем в три сотни наложниц? Судя по данным об этой крепости, в ней располагалось не более сотни воинов. Кстати, обратим внимание на то, что, перечисляя «очаги» беспутства Владимира Святославича и скопления «гаремов» его наложниц, летописцы не указывают ни Киев, ни Новгород. В стольном граде Владимир Святославич, очевидно, вел себя сдержанно и поводов для нареканий со стороны киевлян старался не давать. Правда, он, как пишут летописи, «взял за себя» жену покойного брата Ярополка – гречанку, которая, к тому же, была беременна. Родившегося вскоре мальчика нарекут Святополком, и он будет усыновлен Владимиром Святославичем. Но то, что для нас сегодня может представляться предосудительным, отнюдь таковым не было на исходе X столетия. Вряд ли это вызвало нарекания даже со стороны местных христиан, не говоря уже о всех прочих. Может быть и приглянулась гречанка победителю, а может быть и нет – на самом деле, это особого значения не имеет: Владимир Святославич, следуя давним, уходящим в глубь языческого прошлого, традициям, которые были живыми в те времена, таким образом «вступал во владение» имуществом своего брата Ярополка. Он становился «заместо брата» хозяином семьи, собственности и власти, в том числе. Скорее, киевлян такой оборот дела должен был радовать, тем более, что произошло это без жутких эксцессов, которые имели место в Полоцке.

Тот, кого киевляне боялись и от кого ожидали проявления свирепости, стал как раз неожиданным защитником Киева. Новгородцы, и не только они, но и все члены «языческой оппозиции», были бы не прочь «оттоптаться» на Киеве: отомстить за свою от Киева зависимость, материально оправдать издержки от похода и вознаградить себя за успех. Варяжская дружина, честно выполнявшая условия заключенного с ней договора, видела в Киеве законную для себя добычу.