Хочется верить, что есть предел тому, чего можно достичь деньгами, какие границы с их помощью пересечь. Ламин в том белом костюме в «Радужной зале» ощущался как пример ровно противоположного урока. Хотя на самом деле визы у него не было — пока. У него имелся новый паспорт и дата возвращения. И когда настала пора уезжать, мне следовало сопроводить его в обратно деревню вместе с Ферном, а там задержаться на неделю, чтобы завершить годовой отчет для совета фонда. После чего Ферн останется и дальше, а я полечу в Лондон встречать детей и надзирать за их ежеквартальным посещением их отцов. Так нас проинформировала Джуди. А до тех пор — месяц вместе в Нью-Йорке.
Все последнее десятилетие, пока мы жили в городе, моей базой была комната горничной в цокольном этаже рядом с кухней, хотя время от времени заводилось вялое обсуждение возможности предоставить мне отдельное жилье: гостиницу, съемную квартиру где-нибудь, — что никогда ни к чему не приводило и вскоре забывалось. Но на сей раз мне сняли квартиру еще до моего приезда — трехкомнатную на Западной 10-й улице, высокие потолки, камины, весь второй этаж прекрасного бурого городского особняка. Здесь некогда жила Эмма Лазарэс: синяя табличка под моим окном увековечивала ее нахохленные массы, стремящиеся вздохнуть свободно[183]
. Вид у меня открывался на розово-зардевшийся кизил в полном цвету. Все это я приняла за усовершенствование. Затем возник Ламин, и я поняла, что меня переселили для того, чтоб мог вселиться он.— Что с тобой конкретно происходит? — спросила меня Джуди наутро после дня рождения Джея. Безо всяких вводных — лишь ее настойчивый вопль, донесшийся в телефон, как раз когда я пыталась убедить парня из
— Ну, мне об этом ничего не известно. Потому что мне никто не сказал. Джуди, ты мне даже не сообщила, что Ферн вообще в Нью-Йорк приезжает!
Джуди нетерпеливо фыркнула.
— Слушай, Эйми мне этим поручила заниматься. Дело было в том, чтобы сопроводить Ламина сюда, а она не хотела, чтоб об этом знал весь мир… Вопрос деликатный, и я с ним разобралась.
— С кем мне теперь жить, тоже ты разбираешься?
— Ох, солнышко, ну
Мне удалось избавиться от нее в телефоне, и я позвонила Ферну. Он сидел в такси где-то на Уэстсайдской трассе. До меня донесся туманный горн круизного судна, подходящего к причалу.
— Лучше я найду где-то еще. Да, так лучше. Сегодня днем я смотрю место в… — Я услышала, как грустно шелестят бумагами. — Ну, не важно. Где-то в городе.
— Ферн, ты не знаешь этого города — и ты не хочешь платить тут за квартиру, поверь мне. Возьми у меня комнату. Мне говенно будет, если не возьмешь. Я все равно днем и ночью буду у Эйми — у нее программа начинается через две недели, у нас по уши работы. Честное слово — ты меня почти не будешь видеть.
Он закрыл окно, ветер с реки отсекся. Затишье было непредупредительно интимным.
— Мне
— Ох, Ферн… Согласись, пожалуйста, на комнату!
В тот вечер единственным признаком его были пустая кофейная чашка в кухне и высокий холщовый рюкзак — такие студенты пакуют себе в академ, — подпиравший косяк при входе в его пустую комнату. Когда он карабкался с этим единственным багажом на спине по трапу парома, простота его, бережливость казались чем-то благородным, я к такому сама стремилась, но тут, в Гренич-Виллидж, мысль о сорокапятилетнем мужчине, у которого из всех пожитков — только рюкзак, поразила меня своей печалью и эксцентрикой. Я знала, что он в одиночку пешком пересек Либерию, когда ему было всего двадцать четыре, — то была некая его дань уважения Грэму Грину[184]
, — но сейчас в голову мне приходило только одно: «Братишка, да тебя этот город живьем слопает». Я написала ему приятную нейтральную приветственную записку, подсунула под лямки его рюкзака и легла спать.