Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон

Как пишет Ф. Нэтеркотт, в некотором смысле интуицию даже «можно отождествить… с эстетическим восприятием…»[755]; при этом имеется в виду интуиция как особое свойство человеческого духа вообще, а не специфически художественная интуиция, присущая лишь мастерам искусства. Здесь эстетическое восприятие становится в некотором роде обозначением (или даже сущностным эквивалентом) феномена чистого восприятия (la perception pure), которое составляет один из интереснейших аспектов бергсоновской теории восприятия. В качестве напоминания сути этой теории приведу комментарий Н. О. Лосского: «Ту сторону восприятия, которая получилась бы, если бы можно было отбросить прибавки памяти и вообще все субъективные дополнения, Бергсон называет термином чистое восприятие (la perception pure). Эта часть восприятия есть созерцаемый нами сам транссубъективный мир в подлиннике»[756]. Указание на связь интуиции с чистым восприятием четко сформулировано уже в «Материи и памяти»[757].

«Если бы действительность воздействовала непосредственно на наши чувства и наше сознание, если бы мы могли входить в непосредственные сношения с вещами и самими собою, то искусство, думаю я, было бы бесполезно, или, вернее, мы все были бы художниками, потому что наши души постоянно вибрировали бы тогда в унисон с природой»[758] – таков исходный тезис Бергсона. Но, продолжает философ, это невозможно: «Между природой и нами – что говорю я – между нами и нашим собственным сознанием висит занавес: у большинства людей – плотный, у художников и поэтов – легкий, почти прозрачный»[759].

Проблема здесь тоньше, чем кажется на первый взгляд. Прежде всего, как мы видим, в сущности здесь не один занавес, а два: от нас закрыта не только реальность вне нас (природа), но и реальность внутри нас (собственное сознание). Эта мысль прослеживается у философа и в «Смехе», и спустя двенадцать лет в «Восприятии изменчивости», и раз философ в данном случае столь последователен в своих суждениях[760], стоит уделить соответствующим высказываниям более пристальное внимание. Если художники должны привести нас к чистому восприятию реальности, то касается ли эта их миссия восприятия и окружающей действительности, и внутреннего мира человека, то есть обеих скрытых от нас реальностей? Может ли и должно ли искусство рассеять обе эти пелены? Да, может и должно, отвечает Бергсон. «Чего добивается искусство, если не того, чтобы заставить нас открыть в природе и духе, вне нас и в нас самих, массу вещей, которые не обнаруживаются с ясностью нашими чувствами и нашим сознанием?»[761], – задает философ риторический вопрос в «Восприятии изменчивости».

Далее, получив положительный ответ, мы еще ничего не знаем о том, есть ли взаимосвязь между чистым восприятием, обращенным вовне, и чистым восприятием, направленным в глубины собственной личности, – и каков характер этой связи. Возможно, подсказку отчасти дает идиллическое описание того состояния человеческого духа, когда каждый мог бы быть художником изначально. «Наши глаза при содействии нашей памяти вырезали бы в пространстве и закрепляли бы во времени неподражаемые картины. Наш взгляд на ходу улавливал бы высеченные из живого мрамора человеческого тела части статуй, такие же прекрасные, как и в статуях античной скульптуры. Мы слышали бы в глубине наших душ словно музыку – иногда веселую, чаще жалобную, всегда оригинальную – несмолкаемую мелодию нашей внутренней жизни. Все это – вокруг нас, все это – в нас самих, и тем не менее мы ничего этого ясно не различае м»[762]. В этих словах, пусть и в неявном виде, прочитывается указание на взаимосвязь двух форм чистого восприятия: обращенной вовне и обращенной внутрь себя.