Время в судьбе. Святейший Сергий, патриарх Московский и всея Руси

На «взыскующих истину» интеллигентов Православная Церковь смотрела как на своих «заблудших» чад и в этом, думается, заключалась главная проблема понимания миром церковным мира светского: последний ждал «научения» молиться «умом»[201], понимая под этим получение от Церкви ответа на социально-политические проблемы современности, если угодно, — метафизических ответов на вопросы бытия. Ни та, ни другая стороны первоначально не умели вести дискуссию (в тех условиях иначе и быть не могло), используя трибуну собрания для оглашения своих заявлений (или контр аргументации). В подобной ситуации положение председателя оказывалось очевидно щекотливым: будучи представителем главенствующей Церкви и ректором ведущего богословского ученоучебного заведения, епископ Сергий оказывался не столько церковным ученым, сколько православным пастырем, обязанным доводить до сведения слушателей «официальное мнение». Это было тем более сложно, что по словам В. В. Розанова (отказавшегося, кстати сказать, от чести называться инициатором основания Религиозно-философских собраний) это «замечательное общество» действовало «без устава, без официального разрешения, без всякой формы». На собраниях, вспоминал Розанов, «были произносимы впервые за историю существования Русской Церкви — свободные религиозные речи, свободная и всесторонняя критика состояния и самих принципов Церкви». Розанов называл собрания настоящим религиозным митингом, объясняя его разрешение «прекрасной доверчивой душой» Победоносцева и духом терпимости Православной Церкви, русского духовенства и в частности митрополита Антония[202]. Оставляя за скобками розановскую мотивацию (его парадоксальная логика в каждом конкретном случае требует своего анализа), стоит обратить внимание на констатирующую часть, указание на митинговый характер собраний.

Свобода слова, дарованная высочайшим манифестом 17 октября 1905 г., тогда была самым жестким образом ограничена, — обсуждение состояния и «принципов» Церкви явно выходили за пределы дозволявшегося в империи. В таких условиях председатель, если не желал прекращения «религиозного митинга», должен был по возможности сглаживать «острые углы» дискуссий. Очевидно, епископу Сергию это удавалось — наблюдательный Розанов, вспомнив, что Владыку очень любили и уважали, что «он был прост, мил, всем был друг», написал про него как про человека «с хитрецой» очень тихих людей. Правда, тут же оговорился: «Но это — моя догадка. Так и на виду он был поистине прекрасен»[203]. При этом Розанов прекрасно понимал, что Сергий (равно как и В. М. Скворцов, и участвовавший в собраниях архимандрит Антонин (Грановский), близкий тогда к митрополиту Антонию) — все видел и знал.

Умение договариваться, вовремя молчать и говорить всегда было отличительной чертой Сергия. Он являл собою образчик, выражаясь языком XIX столетия, «политичного человека». Показательна аттестация, данная ему вскоре после открытия Религиозно-философских собраний А. П. Чеховым. В письме к одному из организаторов собраний, редактору-издателю популярного в начале XX столетия «Журнала для всех» В. С. Миролюбову, Чехов задавался вопросом, что у него, Миролюбова, «хорошего и прямого человека», общего «с Розановым, с превыспренне хитрейшим Сергием, наконец, с сытнейшим Мережковским?»[204] Оставляя за скобками характеристику Розанова и Мережковского, обратим внимание на оценку епископа Сергия. Не терпевший даже малейшей фальши, А. П. Чехов воспринимал ректора С.-Петербургской Духовной Академии как человека неискреннего, скорее всего потому, что видел в нем сознательного проводника правительственных идей по «обращению» интеллигенции. Ошибался ли он? Видимо, так ставить вопрос некорректно, время накладывает свой отпечаток на восприятие. Показательно лишь то, что писатель видел епископа Сергия таким же, как и не уважавшийся им, Чеховым, Розанов. Свойства характера исторической личности, подмеченные разными, даже стоявшими на различных политических, эстетических и т. п. позициях людей, порой помогают понять эту личность гораздо лучше, чем могли понять ее современники, как правило более пристрастные, чем потомки. В этой связи показательна приводимая В. В. Розановым заметка преподавателя столичной Духовной Академии, будущего «революционного» обер-прокурора Св. Синода А. В. Карташева, — «На соборном служении», относящаяся к началу XX столетия.