Время в судьбе. Святейший Сергий, патриарх Московский и всея Руси

Карташев описывает случай, произошедший в Казанском соборе столицы после обедни, когда духовенство, во главе с епископом Сергием, вышло на середину храма для совершения молебна. «Какой-то молодой рабочий, стоявший у решетки, обратился к еп. Сергию, когда тот поравнялся с ним, со словами: — „Епископ! Я обращался к митрополиту, чтобы он помог голодающим. Вы ничего, однако, не сделали! Где же у вас душа, где сердце?“ Произошло смятение, — писал Антон Владимирович, — но духовенство, не изменив ни на йоту своей программы, дошло до места и начало служить молебен». Рабочий попытался своими криками заглушить пение, затем опустился в бессилии на пол, почти потеряв сознание. Его вывели из храма, передав в руки околоточному[205]. Обвинять епископа Сергия в данном случае, разумеется, бессмысленно: прервать богослужение он не мог. Важнее отметить другое: русское духовенство в начале XX столетия все более и более принуждалось самой жизнью обращать внимание на «земные» проблемы, если не находить, то по крайней мере ставить «бытийные» вопросы, не забывая при этом о «главенстве» Православной Церкви в России и «православной» сущности империи. С этой точки зрения, как мне кажется, можно и должно оценивать «превыспренную хитрость» Сергия, в качестве председателя Религиозно-философских собраний непосредственно столкнувшегося с необходимостью учитывать интересы Церкви и Царства (если угодно, как «идеальных» институций) с интересами реальными: социальными, политическими, психологическими. Перевод апокалиптических переживаний на язык реальной жизни, в чем, по большому счету, видели смысл Религиозно-философских собраний многие их участники, для представителей «клира» был гораздо более сложен и тяжел, чем для представителей «мира». В подобных условиях председатель мог быть только «тихим» критиком «митингующих» богоискателей, объединенным с ними общим пониманием апокалиптичности переживавшейся тогда эпохи. Скорее всего общность эта, при всех расхождениях, и заставляла Сергия быть «хитрым» и «тихим».

Впрочем, были и более скептичные оценки. Так, уже на излете работы собраний, в марте 1903 г., когда для богоискателей кружка Мережковского окончательно стало ясно, что «собрания — внутренно кончены, потому что нет внутреннего круга», З. Н. Гиппиус в дневнике попыталась охарактеризовать тех, с кем ей (и, разумеется, близким ей по духу людям) удалось на собраниях познакомиться. Среди «охарактеризованных» представителей «учащей» Церкви оказался и епископ Сергий — «молодой, но старообразный, с бледным, одутловатым лицом, с длинными, вялыми, русыми волосами по плечам, в очках»[206]. Он не попал — в шкале Гиппиус — в разряд веровавших по-детски, с подлинной святостью (как отец Иоанн Кронштадтский). Писательница не назвала его и равнодушным, тупым иерархом-чиновником, равно как и «милым», «полулиберальным индиферентистом», (как столичный митрополит Антоний).

Он был охарактеризован «добрым и тихим полубуддистом»[207]. Видимо, на оценку епископа как «полу будд иста» оказало влияние его миссионерское прошлое: с октября 1890 до весны 1893 гг. Сергий служил в Японской миссии Православной Церкви, обращая в Православие синтоистов и буддистов. Изучив японский язык, Сергий в конце концов смог преподавать на нем в местной духовной семинарии курс догматического богословия. О своем пребывании в Стране Восходящего Солнца он оставил записки, и сегодня представляющие историко-церковный и этнографический интерес[208]. Впрочем, много лет спустя, составляя воспоминания о муже и включив в них приведенный выше текст дневника, З. Н. Гиппиус добавила в оценке Сергия еще одно слово — «малокультурный»[209]. Очевидно, под малокультурностью писательница понимала «невоспитанность» — на интеллигентный (в данном случае — богоискательский) лад[210], т. е. глубокое нечувствование представителями Церкви «религиозной революции». Впрочем, богоискательство, которое нельзя сводить только к группе Мережковского, в целом «выражало процесс нарастания иррационалистических умонастроений и чувств растерянности, смятения, а временами и отчаяния, вызванных у разных представителей интеллигенции общественными катаклизмами начала XX столетия»[211]. В этой связи под наименование малокультурного мог попасть любой, кого богоискатели собраний (где лидерами все же были сторонники группы Д. С. Мережковского) воспринимали как чужого: закономерно высказывание Дмитрия Сергеевича о неудаче соединения Церкви с миром, хотя собрания 1901–1903 гг. воспринимались им как первая точка революции религиозной накануне революции политической. Писатель договорился даже до заявления о том, что «конец православия предшествовал концу самодержавия»[212]! Подобные оценки, в основе которых лежали апокалиптические предчувствия, хотя и были даны post factum, тем не менее отражали взгляды значительной части богоискателей-участников собраний и не могли встретить понимания у «клира», по крайней мере у большинства его представителей.