Время взрослой веры. Как сохранить связь с вечностью

Владимир Легойда: Что касается «счастья», то, боюсь, Пандора уже с воплями аплодирует нам, такая это сложная тема. Сложнее разве что тема любви, когда само слово уже обессмыслилось, а ты должен объяснять, что такое любовь, через другие понятия. (У меня в «Парсуне» замечательный Лев Карахан недавно сказал, что любовь – это открытость.)

Когда патриарх говорит о счастье, для многих, я думаю, это звучит неожиданно, а для кого-то и неприемлемо, потому что у нас традиционное представление, что слова «счастье» в Библии нет. Хотя греческое слово «блаженны», используемое в заповедях блаженства, на русский можно перевести и словом «счастливы»: «Счастливы кроткие… Счастливы чистые сердцем».

Поэтому вполне понятно стремление патриарха сказать и сделать что-то близкое современному человеку. Святейший всегда связывает евангельское чтение с современным днем. Повторю, мы же уже не можем больше разговаривать назиданиями с отсылкой к «Житиям святых», это сегодня не будет «работать». А люди будут лишь пережидать проповедь священника или, причастившись, уходить. Слово назидания сегодня сработает, если будет сопровождаться готовностью помочь человеку. И не бросить его, если он не принял твое слово назидания.

Отец Игорь Фомин рассказывал у меня в «Парсуне», как не смог отговорить свою прихожанку от аборта. И сказал ей: тогда я пойду с вами. Пастырь не может бросить свое чадо. В итоге она отказалась от страшного шага.

Вынося пастырский суд, например по темам, связанным с деторождением (ЭКО-оплодотворение и другие), мы должны понимать состояние женщин, которые решаются на это. Если для женщины смысл жизни сконцентрирован в том, что она хочет ребенка, можно, конечно, свысока сказать ей, что смысл жизни не в этом, но ей-то от этого ни холодно ни жарко. Она молится о ребенке у каждой больничной иконы, и как ей можно при этом сказать просто: «Ты грешница, пойди прочь»? Мы должны понимать, в каком состоянии человек слышит наши слова и что он может в этом его состоянии услышать. Это, конечно, не значит, что следует принимать и поддерживать любой поступок человека. Отнюдь нет. Но плачущего можно утешить только своими собственными слезами. И помощью.

И патриарх, обсуждая острые темы (например, аборт), заметьте, не лозунги повторяет, а говорит: «Не верите, что сможете воспитать ребенка, поднять его в этой жизни, не совершайте страшного шага, родите и принесите в храм. Мы его вырастим». И это сигнал и этим несчастным девочкам, забеременевшим в 15–16 лет, и всей Церкви. Мы – Церковь? Значит, мы должны быть готовы к тому, что завтра нам принесут в храм младенца, и мы будем его воспитывать, кормить-поить. Более того, патриарх сказал: «Если вы через год или два передумаете, придите и мы отдадим вам ваше дитя».

Поэтому «если я не смог помочь вам, я пойду с вами до конца» – для меня это: «Я пришел не праведных, но грешных призвать к покаянию» (Мф. 9, 13) и «не здоровые нуждаются во враче, но больные» (Мк. 2, 17).

Знакомство начинается, когда споткнешься

Такое ощущение, что у нас в Церкви сейчас кончается эпоха реконструкции. Выходит из моды архаика, дремучий стиль, нам уже неинтересно замучивать себя (или, что еще хуже, других) до невроза «я бесконечно виноватый человек». Журнал «Фома» замечательно об этом пишет. У молодого человека, приходящего сегодня в церковь, запрос на гармонию выше, чем на экзистенцию, драму, разверстые земли и рухнувшие небеса. Наблюдая какие-то церковные типажи, иногда думаю, что у нас кончился период реконструкции архетипов Московского княжества. И мы уходим к «имперскому», что ли, по сложности существования и культуре периоду. И еще есть ощущение, что объективно началось сближение Церкви с культурой.