Время жестоких снов

К счастью, кобольдам, несмотря на сетования и жалобы, надоело жить под голым небом, а потому они живенько принялись управляться по хозяйству. Кошка Ведьмы минутку внимательно присматривала за ними, а потом снова вернулась к кровати. Чужак все еще спал, лежа навзничь, а грудь его поднималась во сне в мирном мерном ритме. Слишком соблазнительно. Кошка Ведьмы зевнула, потянулась и осторожно – очень осторожно – поставила на перину одну, а потом другую лапку. Ничего не случилось. Она подумала еще минутку, пристроилась на самой середине его груди и принялась мурлыкать.

Давно уже хотела это сделать.

* * *

Это был жуткий кошмар. Снилось ему, что на груди его уселась змора – крупная и набухшая от крови, она стискивала его глотку и высасывала дыхание. Он не мог вздохнуть под ее тяжестью, стонал сквозь сон, но не способен был ни освободиться, ни двинуться, ни потянуться к святым маслам. Даже знака, отгоняющего адское видение, не мог начертать. Лишь мучился зряшно, пока солнце не взошло высоко в небо. Тогда пришел в себя, а взгляд его наткнулся на огромную рыжую тварь, что развалилась у него на груди.

Очередной вопль заставил ворон сняться с лещины, которой порос жальник. Вопль, впрочем, был двойным, поскольку внезапно вырванная из сна Кошка Ведьмы и сама заорала благим матом, подскочила на три локтя и вывалилась наружу сквозь оконный пузырь, словно в хвост ее вцепился пяток демонов.

В тот день жители Вильжинской долины так и не погутарили со своим настоятелем, поскольку день-деньской пролежал он крестом под фигурой Цион Церена. Чрезвычайно понравилось сие женкам, а всего сильнее Корделии-мельничихе, которой доводилось ссориться с предыдущим настоятелем из-за его распутной жизни и пьянства, не достойных духовного лица. Правда, Канюк бормотал что-то нескладное насчет суккуба, который проведывал его ночною порою, а также о грешной немочи и дьявольских знаках да амулетах, коими обвешали избу. Но Корделия уж много лет тосковала о духовной опеке и не намеревалась легко поддаваться сомнениям.

– Ну и славно, что набожный! – одергивала она слишком ретивых девчат, которые подсматривали за новым настоятелем, ловко приставив лавку под витражное окно. – По крайней мере, девок не станет баламутить и с мужиками в корчме пить. А что медленно к месту новому привыкает, так это тоже не удивительно. Сразу видно: человек городской, наверняка при монастыре воспитанный.

– Или на ум слабый! – захохотал Ортиль; к делам духовным он был совершенно равнодушен, зато крепко ненавидел мельничиху, которая никогда не пропускала случая обозвать его грабителем, злодеем и мародером. – Слыхала ж, чего он о ведьме сказанул? Ну, хотел бы я видеть, как он пойдет к Бабусе Ягодке языком молоть, что она женщина разумом слабая и только от безумия по небу летает.

– А и самое время было бы! – отозвалась ядовито одна из женок. – Слишком уж она в последнее время одичала, бесстыдница, и стоило б вольности ее слегка окоротить да удило в пасть вложить. Ведь где это видано, чтобы каждую ночь голой по полям летать, еще и хитрожопо в молодку оборотившись. Да всякий раз – с другим мужиком!

– А то болтают людишки, что она давеча с вашим Ковликом в рыбных прудах плавала да в камышах вместе потом крепко озоровала. – Ортиль ухмыльнулся с издевкой. – Может, отсель и ваша нелюбовь к Бабусе, что вы своего мужика не удержали?

– Да чтоб тебя, падла, параличом разбило! – заорала баба. – Чтоб ты опаршивел, козоблудище! Чтоб хвост у тебя узлом завязался!

– Хватит! – Корделия не приветствовала криков на храмовой площади и не намеревалась допускать, чтобы настоятелю мешали в набожном его сосредоточении. – Сперва надо было думать, а потом уж приблуду под перину брать. А коль захотели нищеброда в дом ввести, да без брака, без благословения жреческого жить с ним, словно с законным супругом, то теперь не дивитесь, что за другими гоняет. Легко пришедшее и отдать не жаль. Другое дело, ежели родители тебя сговорят с мужем честным и набожным. Потому как, скажу вам, что со святой памяти супругом своим прожила я в спокойствии чуть ли не три дюжины лет и ни разу он меня не опозорил хотя бы тенью подозрения в супружеской измене, – воздела она палец горе и продолжила с чувством: – Не ходил он к ведьминой хате и недостойной компании распутниц не искал. Дни проводил в трудах, вечера – в молитвах и набожных беседах, утех легких не вожделея. Даже ведьма знала о крепости его разума и не пыталась соблазнить бесовскими штучками.

Женки переглянулись и опустили глаза. Ни одна не смела перебить Корделию, как не смела и напомнить, что Бетка-мельник, может, и вправду был образцом супружеских добродетелей, но также человеком грубым и крикливым, бани сторонившимся и слишком отвратным, чтобы Бабуся его склоняла к вероломству. Поскольку Бабуся-то чрезвычайно ценила телесные утехи, чтоб не сказать: охотно давала волю похоти, – но с тем, кто вонял, словно козел, спала лишь в облике козы.