Время жестоких снов

– И так я вам, ваше преподобие, скажу, что предводительствовать мною никто не будет, – продолжала запальчиво вдова. – Потому как здеся и земли мои, и скот мой, и мельница, и деньги. У меня под юбками не чешется, чтобы собственного парнягу себе за хозяина брать, – глянула она на баб, из которых кое-кто смущенно потупился. – И пусть никто тут не обманывается, что ежели в избе живет, то скоренько и солтысом заделается, – потому как лишь по доброте нашей здесь он пребывает!

Она встала напротив Канюка, красная от злости, крепкая, в черном своем платье и вдовьем платке.

– А ваше преподобие пусть не слушает, что там болтуны языком мелют. Дом пробста мы подготовили, суп сварен, да и пора для вечери подходящая.

Выдернула у него из руки вожжи, и гнедок послушно двинулся за нею.

Хочешь не хочешь, а пришлось Канюку сделать то же самое.

* * *

Когда накормленный и вымывшийся Канюк наконец-то возлег под пуховой периной, милостиво одолженной мельничихою Корделией, гордой обладательницей одной из двух таких перин в сельце, Кошка Ведьмы вынырнула из чащобы, которой поросли остатки усадьбы владыки. Неспешно, с задранным хвостом, прошествовала она по главной улице села к дому пришлеца. Была это небольшая избенка, притулившаяся к задней стене храма, и столь свежая при том, что дерево, казалось, еще светилось в темноте. Кошка Ведьмы фырканьем предостерегла мелкого щена, которого по непонятным причинам привязали у самого входа, и вскочила на крыльцо. Двери, правда, были закрыты на крючок, но Кошка Ведьмы не зря столько лет обитала подле Бабуси Ягодки. Лунный свет затанцевал на сосновых досках, крючок отскочил с глухим стуком. Кошка Ведьмы чарующе зевнула и переступила порог.

Чужак слегка шевельнулся на куче подушек в наволочках из накрахмаленного полотна, а притаившаяся на спинке кровати ночница гневно заклекотала, но едва Кошка Ведьмы подошла ближе, без промедленья удрала через дымоход. Рыжая кошка ступала по тропинке света легко, и соломенные игрушки, подвешенные к потолку, чтобы отваживать зло, даже не качнулись. Она вскочила на высокое изголовье, склонила голову и посмотрела на пришлеца сверху. На лице его было четыре глубоких, налитых кровью шрама, которые она легко узнала. Дышал же он столь спокойно, что она даже его пожалела. Тронула лапкой волосы, светлые и потные со сна, а он что-то пробормотал и потерся щекой о ее мех. Пах он медом и хмелевыми шишками, совсем иначе, нежели парняги, что ночами наведывались к Бабусе Ягодке. И был совершенно безоружен или глуп, словно безумец Куфлик, выпасавший сельских свиней в дубовом лесу за двором владыки.

Она огляделась. Ночница все так же кружила над трубою, обиженно покрикивая из-за того, что ее согнали с добычи. Кошка Ведьмы хорошо понимала: ночница не отступит так просто, если дымоход не обмотали даже простенькой красной нитью для устрашения зла и поскупились на веточку молочая на окнах и над порогом. Было это странно, поскольку в Вильжинской долине и самая глупая баба не преминула бы закопать пред воротами горбушку освященного хлеба и спать столь легкомысленно не легла бы. Кошка Ведьмы не видела ни щепоти соли в углах избы, ни хотя бы слабейшего заклятия, начертанного на стропилах. И ее это изрядно удивляло.

Поколебавшись, она коснулась лапкой пришлеца и понюхала его лоб. Осторожно, поскольку не единожды видывала, как чаровницы слетаются в облике нетопырей в домик Бабуси Ягодки, и опасалась, как бы он не превратился во что-то ужасное. Но он лишь слегка сморщился, когда кошачьи усы защекотали его нос, и улыбнулся сквозь сон, как если бы совершенно не чувствовал маников, которые маячили за затянутыми пузырями окнами. Кошка Ведьмы в замешательстве принялась вылизывать себе лапку, все еще чувствуя на коготках его кровь. Знала, что маники доберутся до него перед рассветом – если ночница не сделает этого раньше. А если мары хоть раз вкусят его жизни – примутся еженощно высасывать силы, пока он не помрет от измождения и усталости.

Нет, как раз этого она не допустит. Он так забавно верещал, когда она упала ему на загривок с крыши часовенки. И к тому же очень славно пах.

Следующие два часа Кошка Ведьмы провела в трудах. Сперва отогнала маников. С ночницей мало что можно было поделать, пока та не села на землю. Кошка ее старательно обфыркала да затащила в очаг несколько веток молочая, быстренько собранного на прихрамовых могилках. Потом она рысью помчалась аж к реке, в руины сожженной лиходеями мельницы, где гнездилась стайка осиротелых кобольдят. Ловко согнала их, хоть старейшина сопротивлялся и ворчал под нос, что на службу к пробсту не пойдет и что ни один из его предков не занимался столь подлым ремеслом. Только когда Кошка Ведьмы предупредительно оскалила клыки, кобольды рядком двинулись к домику пробста, продолжая ворчать. Предпочла б она нескольких гномов, ведь те были существами более рассудительными и послушными, однако в последнее время в Вильжинской долине плодились они неохотно. Да к тому же все оставшиеся нынче спали спокойно в зольниках, под собственными крышами.