Время животных. Три повести

Поскольку собирание грибов Иван почитал священным действием, он не взял с собой на сей раз ни Емельяна, ни Сары, которые, было, увязались за ним из необходимости исполнения своих служебных обязанностей и из неизбывной внутренней потребности – быть всегда рядом. Он коротко дал понять им, что справится один, и быстро скользнул на тропу. Стайку лисичек он приметил сразу, под старой берёзой, они желтели куда ярче уже лежащей там и сям древесной листвы и спутанных пучков увядающего черничника. Но лисички, как говорится, могли и потерпеть, а вот за ручьём в осиннике могли поджидать и боровики, которых пронесли вчера мимо его дома сразу несколько корзин. На самом ручье было пусто, лишь следы покрышек, отчётливо обозначенные на прибрежном суглинке, говорили о том, что минувшим вечером его переехала не самая лёгкая легковушка, скорее всего, внедорожник. Впрочем, выстрелов с болот по утру не долетало, а потому особой смуты в Ивановой душе эти рубчатые следы не вызвали. Да и мало ли таскается туда и обратно по этой сквозной – от большака до большака – дороге разного обременённого хозяйственными нуждами народцу?! Сразу за ручьём Иван повернул к ближайшему лесу, окружённому низкорослой помесью сосны и осины. В ней-то и следовало посмотреть боровика, а где и крупного подберёзовика-переростка. Молодого приземистого гриба в сентябре уже не найти: листва падает, высокая трава оседает, и грибы в таком окружении обречены на неразличимость и постепенное поглощение лесным подзолом. Первый подосиновик Иван срезал уже на самом краю подлеска несмотря на то, что краснел он в аккурат на вытоптанном предыдущими грибниками косогоре. За первым последовал второй, а там и третий. Иван всё делал неторопливо, явно растягивая удовольствие и тщательно прикрывая ведёрко от попадания в него разного лесного сора, который, накрепко въедаясь в грибы, после возвращения домой превращал приятную процедуру их осмотра в бесконечно-мучительную чистку Авгиевых конюшен. После небольшого перехода через абсолютно пустой ольшаник Иван ступил в молодой сосняк, где ему попалось сразу две семейки осенних маслят, которые, в отличие от летних, хоть и не были столь налиты и свежи, зато совершенно не зачервивели. Потом на склоне оврага Иван поскользнулся на укрытой мхом шляпке чёрного груздя и, невольно выругавшись, обнаружил чуть ниже стайку розовых волнух. Так он и добрал свою весьма обширную пластмассовую ёмкость одними яркими и пахучими солонухами, чему несказанно радовался и даже достал запасной пакет под новые находки. Но грибы внезапно исчезли, а с заметно опустившегося неба стала то и дело соскальзывать мелкая, но частая влага. Всё окрест сразу потускнело и выцвело. Пришла пора подумать о возвращении. И в это время совсем неподалёку лес качнуло сразу двумя характерными выстрелами: сухим и коротким – из нарезного оружия и раскатистым дуплетом – из охотничьего ружья. Иван от внезапности даже на корточки присел и, как ему показалось, ощутил свист разрываемого дробью воздуха. Но страха не было, было любопытство. Была едва уловимая горечь дремавшей до срока расплаты… Расплаты за поруху, в которую превращают вполне устроенную человеческую жизнь назойливо точащиеся из всех щелей нынешнего российского пространства мутные ручьи распознанного ещё афганским военврачом «генеза».

Глава четырнадцатая

…Лёва сидел на раскладном из дюраля и брезента стуле и неторопливо рассматривал копошащихся в низине дачников в окуляр оптического прицела явно войскового СКС. Иван узнал Клушина с первого взгляда, как только неожиданно вышел к своему же дачному кооперативу, только с противоположной, вершинной его стороны. На мокрой, но ещё тёплой еловой опушке пахло всё той же палёной шерстью и отчего-то кровью. И через мгновения Иван понял – отчего. В нескольких метрах от Клушина лежала примерно такая же свинья, какую он видел там, на опушке возле своего дома. Только это была самая настоящая дикая свинья, а отнюдь не прожжённый ватник. И кровь из рыже-серой туши сочилась настоящая, и даже палёному запаху взяться было больше неоткуда, ибо окрест ничего не горело и не дымило. А между тем, Лёва поднял свою с неизменно аккуратной седоватой шевелюрой голову и с вполне искренним изумлением пропел:

– Ба-а-а!