Время животных. Три повести

… Емельян с Мальвой объелись уже на берегу, куда Иван осторожно выволок свои конусообразные плетёнки. Как он и предполагал, повезло больше под берегом, на глубине. Но налимов не было нигде: то ли оказались самыми проворными, то ли наоборот, не успели как следует разнюхать. А, может, подкормка не по ним вышла: они, говорят, любят падаль, а Ивана от любой падали воротило больше, чем от свежей говядины. Но мелкого, в пол-ладошки карася изрядно набилось в обе ловушки. А ещё в ту, что на глубине, угодило полдюжины краснопёрок, а на отмели – несколько средней величины пескарей. Когда возвращались, Емельяна даже покачивало от обжорства, а Мальва, как всегда, ела изящно и в меру. Иван за этим её процессом наблюдал с нескрываемым удовольствием. Сара, дожидавшаяся процессию на крыльце, глянула на улов почти с ненавистью и хотела даже обидеться, но Иван умастил её опалённым свиным ухом, и она, разомлев, залезла хрустеть под дом. Пёсикам Лёве и Филе тоже кое-что перепало, а равно и травоядным. Впрочем, Бориска, как все свиньи, был «не разбери – поймёшь» кем, и мёл всё подряд, что бы ему хозяин ни накладывал в корытце. Одна Жанна терпеливо ждала в хлевушке, когда её поведут на лужайку. Однако, все окрестные лужайки уже изрядно порыжели и обестравили, а потому Иван размочил и намял козе чёрствого хлеба, добавил в него пару варёных картофелин и брюквочку. После этого, поблагодарив Хасана за организацию кормёшки, решил чефирнуть сам. Крепкий чай не впервые по жизни заменял ему сразу и вино, и табак. Он поставил на плиту потемневшую от крутых заварок турку, налил в неё на две трети родниковой воды и досыпал до верху недорогой заваркой, ибо для приготовления чефиря качество чая почти не имело значения. Потом тонко нарезал свежую булку и аккуратно покрыл кусочки слоями солоноватой брынзы, к которой прикипел с Афганистана. Чефирь получился гуще пива, только что без пенки, но по вкусу вполне смахивающим на чешское тёмное. Сахару Иван не ел тоже с Афгана, откуда привёз ещё и диабет. Кстати, крепкий чай лечил ему и посаженную поджелудочную, и почти полностью нивелировал сахар крови, а потому как бы ни настаивали доктора, инсулина он так и не колол, опасаясь всякой привязки к шприцам и вообще любой зависимости от чего-либо: курева, водки, конопли, маковой соломки, транквилизаторов, кокса. Одно время он года два круто сидел на кодеине, который научился добывать из свободно продававшихся до поры таблеток от кашля. Потом смог завязать, а вот его госпитальный приятель Андрюха Санталайнен не смог и уже давно лежит на новом неухоженном лысом кладбище, прилипшем к грязному низинному шоссе на Москву. Умер Андрюха от цирроза, потому что для пущей одурелости запивал аптечные колёса ещё и пивом, объясняя это тем, что раз с пивом – значит он ещё не наркоман. И вот многие наркоманы выкарабкались, а российский офицер давно в могиле. Понемногу млея от второй кружки чефиря, про себя Иван так до конца и не понял: наркоман он или нет, шизофреник или нормальный с небольшими особенностями, инвалид или до сих пор… офицер. Впрочем, подумал он в полном равнодушии, наверняка всё это вместе в одном флаконе, а в придачу ещё и тайный садист, потому что до сих пор жалеет, что не отрезал Машиному убийце уши и вообще не искрошил его на комбикорм лесному зверью. Титановая пластина на затылке от такого поворота мыслей тут же нагрелась, и визави посоветовал «сменить тему»:

– Сходил бы ты лучше за лисичками! – предложил он с неожиданным энтузиазмом. – Отсюда видно, как они там, возле самой тропы желтеют. С ними и возни – ноль, потому что не червивеют и не гниют. Недаром, вся Европа ими объедается…

– Ты же знаешь, что я не люблю ни лисичек, ни Европы, – попробовал возражать по привычке Иван, но потом согласно махнул рукой и полез в шкаф за лёгким пластмассовым ведёрком.