Время животных. Три повести

– У нас найдут, если захотят! – убеждённо вскинул руки Николай. – Там что-то про твоё ранение, что, дескать, контуженный, больной на голову – вот и набрал бродячих животных, которые не дают спокойно жить…мирным садоводам, гнидам здешним то есть. Что кошечек-собачек твоих надо проверить на бешенство, а лучше, от греха, просто уничтожить. Вот такие у нас нынче в кооперативе дачники! Вот эти охотники, мать их…, наезжают сюда каждую весну и каждую осень. И каждый их охотничий сезон здесь – это череда бесчинств. Кое к кому забирались в домики через выставленные окна, ночевали в них со своими фронтовыми подругами, по ходу ломали оборудование, мебель и воровали по мелочи. Про пальбу и лесные погромы я уж и не говорю. Но на них – ни одной официальной жалобы. Так… ворчанье и сплетни. А на твоих питомцев – вагон и маленькая тележка! Так что, «резать» пока не стоит, ибо имя им – Легион! Надо сперва разобраться – откуда надуло.

– Но ведь анонимки, по закону, рассматриваться не должны! – раздражённо хлопнул себя по коленям расстроенный Иван. – Этак каждому можно статей нашить, вплоть до реальных сроков!

– И шьют, Иван, – согласно кивнул, разливая напиток, Николай. – У нас уже и за нарушение сорок лет назад выделенных площадей штрафовали, и за разведение маков и конопли дела заводили, и за драки вязали, и принудиловки к сносу незаконно возведенных бань, а то и нужников втыкали, и ещё чёрт знает что…

– Мак, драка, незаконная прирезка земли – это, Николай, согласись, всё равно понять можно? – стал упрямо не соглашаться Иван. – А вот что этим анонимщикам сделали мои коты? И чем они вообще способны навредить русскому человеку?

– Абсолютно ничем! – повинно всплеснул руками Николай. – Я тебе больше скажу. Твои коты много лучше нас. Мы, сами того не замечая, берём с них пример. Не коты, так псы или лошадки. Моя мамка рассказывала… когда немцы в сорок первом подошли к их деревне – она тогда в Калининской области жила – то наши отступающие части всех колхозных лошадей без разбора мобилизовали для перевозки эвакуационных подвод и угнали куда-то далеко на Восток. Был среди них и Тобель, общий любимец, работящий и очень добрый мерин. Немцы стояли в их деревне около двух лет. А потом, когда их погнали на Запад, а в деревнях – о чём даже сегодня стараются не писать – уцелевший народишко стал пухнуть с голоду, откуда-то появился Тобель. Отощавший и ободранный, в чём душа держится. Но к своим вернулся. Сам! На всю деревню пахал и боронил огороды, возил дрова и сено, семена, навоз, выкопанную картошку и даже собранные на окраинах деревни снаряды и мины… До шестидесятых годов он исправно трудился в колхозе. Хоронили его всей деревней и плакали горше, чем по иному герою войны.

– Хорошо, Николай, я подумаю, – покладисто склонил голову Иван, – да и поговорить кое с кем, действительно, не помешает. Видно, рано я погоны снял, а война может считаться законченной только тогда, когда захоронен последний павший. А меня ещё и не убили…

– Типун тебе на язык, Ваня! – болезненно отмахнулся Николай, словно только что увидел дурной на пятницу сон.

Глава двенадцатая

Вечером над притихшими дачами сначала осторожно проступили, а затем и ошеломляюще заиграли бессчётные мириады звёзд. Даже воздух от них заблестел, как от распылённой окрест золотой пыли.

– Ты глянь, Емель, по сторонам, сплошной прииск кругом! – восхищённо воскликнул Иван, когда кот пришёл к нему отпрашиваться на ночную охоту. – Идите вон с Мальвой, только осторожно, прошу вас, а то не ровён час… Короче, страхуйте друг дружку, как истребители: ведущий и ведомый. Кот благодарно мяукнул и бесшумно скользнул к калитке. В это время с ближней сосны едва слышно взялась за своё кукушка. Казалось, что так необычно, словно в волшебной сказке, звучать может лишь сам золотой воздух, его задевающие друг друга крохотные дисперсы. А потому спрашивать по обычаю, сколько ему ещё осталось, Иван не решился:

– Сколько ни есть, все – мои! – сказал он вслух некому упрямому визави, который, увязавшись за ним ещё с времён ранения и тяжёлой контузии, после появления Маши до поры оставил его в покое. И вот опять завибрировал в пространстве этот неприятный тембр. Иван прошёл на кухню и включил настольную лампу. С некоторых пор он ввёл себе в привычку – подробно записывать краткий отчёт о произошедшем за день. И не просто записывать, но и анализировать всё, в том числе и с позиций этого второго, который то и дело проклёвывался в его сознании, где-то там, за цинковой пластиной. Думать долго не пришлось, мысли о минувшем дне уже давно вызрели и легко отражались на бумаге. От неожиданности и удивления он даже стихи своего знакомого поэта Юры Бекишева вспомнил:

И удивился, что легки

Дни и его преображенья –

вся жизнь плыла по дну реки

и не имела отраженья.

Как ни странно, но отчего-то история с охотниками уже не впервые воскрешала в Ивановой памяти лик незабвенного университетского приятеля Лёвы Клушина.

– Да, он вроде и не охотился? – пытался возражать визави.