Всадник с улицы Сент-Урбан

Каждая из этих семей рухнула под натиском собственного, внутри себя созданного урагана, но по большей части мужчины всего лишь разделяли позицию Зигги Альтера, которую он однажды емко сформулировал за покерным столом: «Прав ты или неправ, это все чушь собачья, на самом деле вопрос в том, кому охота стариться рядом с Анной Паукер[239], когда вокруг столько сдобных милашек, которых мы нынче можем себе позволить».

И вот они собрались тут на травке воскресным утречком — щуплые недоростки с безумными доходами и полным отсутствием принципов, все в группе риска по сердечно-сосудистым и раку легких, — и принялись бегать за неловко пущенным в небо мячиком, нисколько не стесняясь выглядеть смешно, лишь бы развлечь новых молоденьких жен и любовниц. Среди собравшихся и Зигги Альтер, написавший когда-то «проблемную» пьесу для «Группового театра»[240]. И Эл Левин, который некогда во время демонстраций швырял стеклянные шарики под ноги лошадям полицейских, а теперь сам держит лошадей, и две из них даже участвуют в самых престижных в Англии скачках на ипподроме «Эпсом-Даунс». Стоящий на питчерской горке Горди Кауфман, когда-то вздымавший над забитыми толпой тесными улицами Манхэттена знамя с лозунгом «¡No Pasaran!», теперь держит на зарплате специального человека, который следит за тем, чтобы пляж его виллы на Майорке случайно не осквернила нога испанца. А взмокший под кетчерской маской Mo Гановер, в юности учившийся в ешиве, а потом не спасовавший перед комиссией Маккарти, теперь прохлаждается здесь в годичном отпуске, оплаченном студией «Дезилю»[241].

Обычно мужьям удается избегать общества использованных жен. Их не увидишь в игорных залах «Белого слона», не встретишь ни в «Мирабели», ни в «Амбассадоре». Но стоит зайти на Брехта в «Театр на Шафтсбери», можешь не сомневаться: сев в середину второго ряда, ты, не оглядываясь, почувствуешь, как взгляд бывшей жены, угнездившейся в мешковатом хлопковом одеянии во втором ряду балкона, тут же начнет сверлить тебе затылок.

И уж конечно, можно смело ждать их воскресным утром в Хэмпстед-хите: придут как миленькие — ради одного того хотя бы, чтобы испортить удовольствие от игры. Причем не поздоровится даже такому игроку, как Эл Левин, потому что никакими хоумранами рты им не заткнешь.

— Смотри-ка, он тут прямо расцветает, — произносит знакомый голос со скамейки за спиной Левина. — Ему это нужно: игра, зрители… Особенно зрители: только на публике он способен изображать из себя мужчину.

Игра еле плелась. Во время восьмого иннинга Джеку Монро пришлось залезть в свой «мерседес», чтобы сделать инъекцию инсулина, и Джейк Херш, до того момента смущенно ерзавший на скамейке запасных, ступил наконец на поле. Херш (тридцати трех лет, бывший второй питчер сорок первой группы Флетчерфилдской средней школы) зашел с правой стороны ромба, опасаясь, как бы не скрутил внезапный радикулит. (Только бы не пришлось ловить мудреный мяч! Господи, на Тебя вся надежда.) Войдя в пределы ромба, изобразил небрежную походку, помахал жене, улыбнулся детям, и тут — глядь! — прямо в него со свистом летит со страшной силой пущенный мяч. В испуге Джейк сделал единственно разумную вещь — пригнулся. Раздавшиеся со скамьи оскорбленные вопли и стоны заставили его вспомнить, где он находится, и кинуться за мячом.

— Растяпа!

— Поц!

Раннеры со второй и третьей базы бросились к «дому», Джейк быстро запыхался, но все-таки в конце концов догнал увертливый мяч. Правда, только когда тот остановился, закатившись под скамейку, на которой сидела женщина, не спускавшая глаз с элегантной коляски.

— Извините, — сказал Джейк.

— Ох уж эти американцы! — пробурчала нянька, очередная какая-нибудь au pair girl.

— Я канадец, — машинально возразил Джейк, выковыривая мяч из-под скамейки.

Пока он там копался, противники успели выполнить три пробежки. Джейк покосился на Нэнси, но даже она не могла удержаться от смеха. Да и детям за него, похоже, стало стыдно.

В девятом иннинге счет вновь сравняли — 11:11; и на поле с некоторой опаской вышел еще один запасной, Сол Питерс, новый игрок компании Каплана. Последний удавшийся прорыв был на вторую базу, а в аут отправлен еще только первый раннер. При подаче Горди Кауфман озаботился тем, чтобы бьющий не смог применить «бант», то есть вместо удара не подставил бы под мяч вялую статичную биту, — для этого он швырнул мяч прямо в бьющего, то есть в Сола, а тот, забыв, что он в контактных линзах, выставил перед собой биту, спасая очки. Мяч стукнул в биту и отскочил — шлеп! — идеальный «бант»!

— Да беги же ты, шмок!

— Пошел! пошел!

Сол в испуге кинулся бежать, но биту при этом почему-то не бросил, как положено, а прихватил с собой.

Потом Монти Тальман позвонил домой.

— Кто выиграл? — спросила жена.

— Ну, мы, конечно. Тринадцать-двенадцать. Да это как раз не важно! Главное, сколько было смеху!

— Лучше скажи, сколько народу обедать притащишь?

— Восемь рыл.

— Восемь?

— Ну вот не смог я от Джонни Роупера отвязаться! Знает, гад, что будет Джек Монро.

— Понятно.