Всадник времени

Каллела, попрощавшись, ушёл, а его сигара осталась лежать на краю пепельницы. Генерал смотрел, как она медленно продолжает гореть сама по себе, без помощи уже оставившего её хозяина. Пепел постепенно передвигается по ней, охватывая ещё живую часть сигары. И она, сперва как бы радостно и ало светясь изнутри, обугливается, превращаясь в ничто. Нельзя без контроля давать пищу огню, войне, стихии, страсти людской. Которой тоже нет предела.

Разговор этот состоялся двадцать пятого апреля. А двадцать восьмого армия Маннергейма уже освободила Виипури. Но в тот самый день, особенно в ночь после того дня, когда генерал и художник Аксель Галлен-Каллела беседовали в кабинете генерала о судьбе своей родины, судьба эта продолжала вершиться. Ночью красное правительство Маннера покинуло город...

...Около полудня двадцать девятого апреля Маннергейм осматривал укрепления города, дома, здания старой крепости. Он всегда любил всё обследовать сам, чтобы не судить об истинном положении дел по докладам.

С большой группой офицеров он шагал по отполированной временем тёмной брусчатке крепости. Плащ его, серый и длинный, был расстегнут, фуражка слегка надвинута на лоб. Свою любимую белоснежную папаху он наденет потом, первого мая в Хельсинки, когда во главе колонн своей армии-победительницы он проедет верхом на гнедом скакуне по Сенатской площади.

А сейчас он рассматривал и оценивал позиции, которые совсем недавно штурмовала и одолела его армия. Погода стояла безветренная, но пасмурная. Хотя дождь, как будто, не собирался.

Полтора десятка офицеров и штаба, и охраны сопровождали его. Возвышаясь на голову над всеми, генерал шёл впереди. У входа в укреплённый пункт крепостной батареи стояли два часовых. Не наверху, а именно у входа, у распахнутых дверей. Ждали главнокомандующего. Буквально пять минут назад батарею предупредили.

Теперь здесь располагалась рота из батальона Пяллинена и приданные ей командоры и канониры — артиллеристы. Батарея должна быть готова к бою.

Часовые вытянулись.

Генерал отдал им честь и вошёл в батарейное укрепление.

— Рота, смирно! — докладывал Пяллинен, он почти случайно оказался на батарее, проверял свою роту. — Господин главнокомандующий! Господин генерал! — добавил Пекка для верности — Вторая рота двенадцатого штурмового батальона с приданными ей батарейными артиллеристами несёт охрану крепости! Командир батальона поручик Пяллинен!

Маннергейм пожал руку офицеру, внимательно посмотрел на вчерашнего крестьянина.

— Адъютант!

— Да, господин генерал!

— Произвести в капитаны.

— Слушаюсь.

Барон секунду подумал. Извлёк свой револьвер из кобуры.

— За отвагу, за личное мужество и находчивость при взятии батареи, примите от меня! — и протянул наган на ладони.

Пяллинен, покрасневший от волнения, осторожно взял револьвер, отдал честь, заправски по-военному щёлкнул каблуками, как будто не три месяца был военным, а годы.

— Служу Суоми, господин генерал!

Пекка был счастлив. И Маннергейм видел это. И это было и ему высокой наградой.

Над старыми и крепкими стенами Виипури быстро двигались серые, рваные облака, и генерал всё время чувствовал их движение. Торопливое, неудержимое движение времени, событий, стихий, людских и политических страстей. Он не мог, не имел права оставлять незамеченным ничего. Он занимал в жизни народа и страны теперь такое место, что был в ответе за всё. За мир и за войну. За судьбу своего народа.

Он смотрел на тяжёлые тёсаные каменные кубы опорного крепостного пункта — батареи и думал, что прежде, чем построить что-то новое, вовсе не обязательно разрушать старое. Вон как прочно и надёжно построены укрепления. Зачем же их разрушать? Они могут ещё очень долго служить городу, оборонять его.

Ему нередко вспоминались революционные русские песни, которых он наслушался ещё в Петрограде в декабре. «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем...» Разрушили. Почти до основанья. Очень быстро. Потому что разрушить всегда легче, чем построить. А вот что будет «затем...» Этого-то и не знает никто. Да и сами красные. Построят ли они что на пепелище? Это намного сложней, чем «разрушить до основанья...»

Ему, именно и ему сейчас надо об этом помнить и постараться сохранить то, что он уже построил в Финляндии — армию. И то, что было построено до него. Структуру государства, например. Очень его тревожили эти тенденции второстепенства, несамостоятельности в отношении армии. У немцев можно взять всё полезное для финских войск, но... не под руководством и администрированием Германии. Ни в коем случае! Это будет концом финляндской самостоятельности, свободы, независимости.

Он повернулся к офицерам.

— Господа! Возвращаемся в штаб.

13. ПЛЕННЫЙ КНЯЗЬ

1919. Апрель.

— Назад! Не позволю! Меня сначала стреляйте!..

Это для всех было неожиданным. Красноармейцы растерялись...

— Ну... Чего етто... он? Зачем уж?.. Ведь белая сволочь!.. За белого-то зачем?..

Связанный пленный стоял молча, спокойно и безразлично глядя вперёд, как будто сквозь своих палачей. Тех, которые собирались ими стать, расстреляв его.