Всадники в грозу. Моя жизнь с Джимом Моррисоном и The Doors

…Робби говорил о том, как уроки фламенко отразились на стиле его игры на гитаре; Рей — о своих блюзовых чикагских корнях; а ты счел нужным поведать, что тебя особенно интересует деятельность, которая кажется лишенной всякого смысла. Откровенно, я подумал, что это у тебя в голове сплошной «беспорядок и хаос!», после того, как мы подписали контракт. Это было началом конца моего здравомыслия. Мой билет в зрелость, в мир «взрослых», был разорван в клочки, едва я попытался извлечь из него выгоду. Ты — или то, что ты отстаивал — смешало все в моей голове. Я хотел верить, что «Все Что Нам Нужно — Это Любовь». Ты заставил меня столкнуться лицом к лицу с темной стороной мира. Надо полагать, я хотел оставаться ребенком. Ты хотел, чтобы я — все мы — увидели то, что мучило и преследовало тебя…

В моей голове плавно возникает «медно-кожаный» голос Моррисона. Таинственный и потусторонний, он выползает откуда-то из глубины моего сознания, пугая меня, пока я гляжу в большие, зеленые и печальные глаза Дебби.

Дни сверкают, исполнены боли
Укрой меня своим нежным дождем,
Тебе выпало слишком безумное время,
Мы встретимся вновь, мы встретимся вновь…

…Я помню как ты написал “Crystal Ship” (Хрустальный корабль), накануне нашего самого первого выступления, ты в это время находился в стадии разрыва отношений со своей тогдашней подружкой. Это был твой способ объяснить ей причину расставания, перед тем как группа пошла на взлет?

Господи, как психоделики растягивают время! Секунды кажутся часами. Люди приходят и уходят, приходят и уходят. Я оглядываюсь на Дебби, и вижу ее внизу, она опустила руку в пруд с кои — японскими карпами — и смотрит, как ярко-оранжевый карп щиплет ее за палец.

Когда она успела туда спуститься?

Она кажется загипнотизированной. Каждый раз, когда карпы пощипывают ее, она смеется, тихо и застенчиво. Я влюбился в эту застенчивость. Впервые за многие годы я ощущаю душевную близость с женщиной.

— Джон, Джон! Спускайся сюда! — кричит она мне снизу.

Я улыбаюсь ей. Улыбка, вероятно, выходит странной. Пытаюсь встать, ноги не слушаются. Медленно — очень медленно — я спускаюсь по крутой деревянной арке моста. Она ждет меня, на ее лице написано любопытство.

— О чем ты так задумался там, наверху?

— Doors злые и их шкура зеленая, — невнятно отвечаю я.

— Что?

— Да вот, задумался о старых временах, понимаешь…

Она опять легко смеется и робко улыбается.

— Брось, Джон, давай лучше пойдем в чайный домик, окей? Надо взять чего-то попить, может, тогда нас хоть немного попустит?

— Хорошая идея, — отвечаю я и беру ее за руку.

— Это я процитировал одного парня, Ричарда Гольдстейна, он написал отчет о нашем первом концерте в Нью-Йорке. Он тогда еще прозвал тексты Джима «Джойсовким роком».

Я с веселым изумлением трясу головой, пока мы присаживаемся с чашками горячего чая посреди толпы туристов.

— Знаешь, весь день, что мы здесь, — поясняю я, — только и думаю, что про эту грёбанную группу. Не идет из головы. Куда ни гляну — этот чудный парк, Хэйт-Эшбери, Норс Бич, Мост Золотых Ворот — мне все напоминает о том, что произошло после того, как мы записали наш первый альбом и прилетели сюда, чтобы попробовать приколоть Сан-Франциско на нашем сорте…

— Да, говори дальше… вашем сорте… чего?

— Уфф… нашей музыке, — произношу я с сомнением. — Я хотел сказать, на нашем сорте безумства. Ну, ты понимаешь: «Игра по имени безумие»!

Она смотрит на меня с недоумением.

— В общем, трудно объяснить. Я всегда переживал, не слишком ли мы мрачные. Я хотел, чтобы всем было приятно. Иногда это было похоже на фильм ужасов.

— Что было похоже на фильм ужасов?

— Наши концерты. «Cходи на Doors, и они напугают тебя до усёру!» — я отвечаю, не в силах сдержать сарказм. Меня снова охватывает давняя ярость, ярость на судьбу, хотя бы за то, что она вообще завела меня в эту группу.