Всадники в грозу. Моя жизнь с Джимом Моррисоном и The Doors

— Я слушал “Break On Through”, когда ехал сюда! Передавали по «KRLA», — громко сообщил я, чтобы все слышали. Какой кайф: ехать в своей машине и слушать по радио свою песню! Я опустил окна, когда остановился на светофоре, чтобы проверить, не слушают ли ту же волну в соседних машинах. Они не слушали, и тогда я выкрутил громкость на полную.

— ЭТО Я!!!, — хотелось мне орать на весь мир. Меня распирало от гордости. Doors были дорожной музыкой. Музыкой для дороги. «Freedom on the freeway» (воля на вольном пути).

Я не мог поверить, что наш звук все таки прорвался в эфир. Мы нашли свой звук. Ни на кого не похожий. Без бас-гитары, без бэк-вокалистов: сырая энергия.

— Я надеюсь, это сработает, — прокомментировал Рей. Он имел в виду то обстоятельство, что сегодняшний концерт поддерживала радиостанция «KHJ», одна из двадцати или около того больших AM станций, репертуар которых определял Билл Дрейк. Мистер Дрейк держал плейлисты крепкой хваткой. Если ему не пришлась по вкусу ваша песня, ее не пустят в эфир, а если вас нет в эфире на станциях Дрейка — у вас не будет хита. Поэтому здесь мы играли почти за бесплатно — за пару сотен долларов — в надежде, что они начнут крутить “People Are Strange”, прежде чем она умрет как сингл, несмотря на слух о том, что Биллу песня не понравилась. Если «Босс» — ди-джей Humble Harv (Скромный Харв) — который был ведущим сегодняшнего концерта — замолвит за нас словечко, возможно, это изменит ситуацию. Никому из ди-джеев не дозволялось что-то менять в плейлистах и крутить песни по своему усмотрению. Но Скромный Харв, чей голос был полной противоположностью слову «скромный», был самым влиятельным ди-джеем в Лос-Анджелесе. Возможно, он сможет помочь. Это был первый из многих необходимых компромиссов. Я диву давался, что кто-то берется организовывать концерт за такой маленький доход (2000 мест при цене билета $ 3.50), но я был готов на все, чтобы пробить второй хит. Это была одержимость двадцать четыре часа в сутки. Мы варились в этом котле уже полтора года, и что-то внутри что есть силы толкало меня, заставляя на всех парах устремляться дальше. Я не сильно задумывался над тем, что представляет из себя это самое «дальше».

* * *

Свет погас. Мы вышли на подмостки по крутой лестнице и разошлись по местам. Я подтянул кожу на рабочем барабане, в том месте, куда приходился удар палочки в моей левой руке. Зажим всегда слабел от ударов. Оглядевшись, я увидел Робби, он присел на корточки, распутывая провода. Джим дважды, проверяя, окинул нас быстрым взглядом через плечо, и обвился вокруг микрофона. Рей навис над клавишами, посмотрел на меня и — «Леди и джентльмены, это Хамбл Харв с Кей-Эйч-Джей — Босс Радио, они перед вами… The Doors!»

Руки Рея рухнули на клавиши его Vox-а, и первые аккорды “When the Music’s Over” резанули меня и, похоже, заставили публику задержать дыхание. В воцарившейся на миг тишине я начал отбивать на басовом, рабочем и хай-хете: бум, снеп-ба рап бап-хссст бум… брап! Я нагнетал напряжение в зале с каждым битом.

Затем я сделал резкую паузу. Я ждал. И ждал. Это был один из моих моментов. Я затягивал паузу, пока напряжение не дошло до предела, и лишь тогда выпустил джина из бутылки:

РАТ-ТАТ-ТАТ-ТАТ-ТАТ-ТАТ-ТАТ-ТАТ-ТАТ-ТАТ-ТАТ-ТАТ-ТАТ

КРЭШ!!!

И как животное, охваченное дикой болью, Джим зашелся в своем вопле, и Робби взял воющую, сжимающую сердце тоской басовую ноту. Джим взывал:

Ииииии-ааааахххххх,
Когда музыка кончилась
Когда музыка кончилась
Йеаааххх
Когда музыка кончилась
Выключи свет

Дальше: тьма и тишина. Я крутанул палочки, задержал их над головой и с размаху бахнул по тарелкам, а гитара Робби взревела, начиная соло, звучавшее, как змея с передавленным горлом.

ИИИИААААХХХХХ! — раздался еще один выворачивающий кишки вопль, затем болезненное бормотание, невнятная брань.

Бунтарский крик Джима зажег группу. Гитара Робби раз за разом взрывалась риффами, Рей, качая головой, вошел в свой гипнотический транс, и я вел солиста, толкая его на самый край. Всегда — на самый край.

Акустика стала немногим лучше при полном зале, но публика, казалось, боготворила нас. От чего они так прониклись? Им передалось наше ощущение угрозы? Или все дело было в абсурдно высокой сцене?

Что бы это ни было, но когда я наблюдал, как Джим заводит толпу, я осознавал, что это не сон и все происходит на самом деле. Мы выбрались из подвалов в концертные залы. Все как я хотел.

Мы закончили первую песню под честный круг аплодисментов, но по тому, как люди смотрели на нас, на Джима в особенности, я знал, что за этими хлопками стоит нечто большее, и мы задели их за живое. Это читалось на их лицах.

Робби заиграл низкий, роскошный гитарный ход, с которого начинался “Back Door Man”, и я добавил жирных низов барабанами.

Уже говорилось о том, что Джим любил петь блюз, старый сельский блюз. Это был самый драматичный способ, с помощью которого он мог пообщаться со своей болью, и самый эффективный выпускной клапан для сдерживаемой ярости.