Всадники в грозу. Моя жизнь с Джимом Моррисоном и The Doors

БОЖЕ ПРАВЫЙ!!! Джим упал со сцены!

Публика поймала его на лету, и теперь пытается забросить обратно. Сцена так высока, что им это никак не удается. Мы продолжаем качать, и Джим, наконец, перелезает через край и хватает микрофон. Публика восторженно орет, и я смеюсь так сильно, что темп плывет.

Мы закончили свое отделение из пяти песен (каждую играли минут по десять-пятнадцать), и я передразнивал Эда Салливана, когда мы возвращались в гримерку:

— Вот это шё-оу… скажю-у я вам! Играли, как в эхо-камере, но народ отъехал!

— Что да, то да, — согласился Джим.

* * *

Наши выступления превращались в рок-театр. Как сказал Джим репортеру из журнала «Times», они имели «структуру поэтической драмы… что-то вроде электрической свадьбы».

Популярность Doors со временем выросла настолько, что мы могли собирать десяти и двадцатитысячные арены, которые предназначены для спорта, а не для музыки. Мы никогда не садились и не планировали, как нам общаться с таким скоплением народа. Но когда мы столкнулись с большими толпами, мы интуитивно стали вести себя более театрально, чтобы «дотянуться» до задних рядов. В первую были очередь — Джим и я.

Рей играл, свесив голову над клавишами, так что его манера не слишком изменилась. Робби может и хотел выглядеть поэффектней, но внешне это никак не проявлялось. Ротшильд описывает: «Когда следишь за игрой Робби, то даже если он играет очень быстро, все равно кажется, что он играет медленно». Робби продолжал слоняться по сцене, с таким видом, будто не понимает, где находится, и остекленевший взгляд его ореховых глаз было очень непросто прочесть. Ротшильд продолжает: «У Робби на сцене такое лицо, словно ему только что задали вопрос и он всерьез задумался над ответом». Робби не умел заводить публику своими движениями, зато он очень хорошо умел это делать с помощью своей гитары. Однажды я не утерпел и спросил у него, о чем он думал, когда играл свое соло — он казался таким отрешенным. Он ответил: «Я думал о рыбках в моем аквариуме». Где бы ни бродили его мысли, его соло уносили ввысь светлой магией мелодий. Робби начал играть тему из “Eleanor Rigby” в середине своего соло в “Light My Fire”. В этом месте происходила короткая «перепасовка» между гитарой и барабанами, мы наслаждались игрой друг друга. Доиграв, мы обменивались кивками, как игроки на поле. Мы были побратимы.

Что до меня, то в некоторых песнях я начал исполнять драматические, как мне казалось, телодвижения с барабанными палочками. Например, в “Light My Fire” и “When the Music’s Over” я вздымал руки с палочками вверх и «делал волну» между ударами. Сам не знаю, почему именно эти две песни так сподвигали меня пошоуменствовать, вероятно, просто потому что они мне нравились. Мне казалось естественным то, что я делаю, и я ощущал, что до задних рядов в больших залах долетает на только звук моих барабанов, но и мои эмоции. Я обматывал пальцы пластырем, чтобы палочки крепче держались в руках. В конце выступления, на завершающих аккордах, я вставал, продолжая играть дробь по тарелкам, затем давал знак Рею и Робби, они дружно брали последнюю ноту, а я что есть силы бил обеими палочками по рабочему барабану. Палочки при этом обычно ломались, и я швырял обломки в публику. Я не хотел использовать более толстые палочки, это замедляло мою игру. Иногда фаны приходили за сцену с обломками и просили оставить на них автограф. Однажды я заметил на дереве кровь. Я посмотрел на свои пальцы и увидел красные пятна, проступившие сквозь белый пластырь.

«I’ve got blisters on my fingers![39]»

Судя по всему, я был где то не здесь во время тех концертов.

К концу 1967-го Джим воистину обрел себя как исполнитель. Он начал больше двигаться по сцене, перемещаться с края на край, обращаться к людям на балконе или прыгать в зал со сцены, прямо в центральный проход. «Иногда он падал на пол и крутился, как змея, — вспоминает Робби. — Я знал, что Джим по натуре не очень-то склонен к таким вещам, но мне было ясно, что он подсел на драйв, и что ему приходится взвинчивать себя, чтобы выдавать все больше и больше, по мере того, как толпы росли. Мне было жаль его».

Он начал протягивать микрофон людям в зале, предлагая петь, кричать и делать что вздумается. Некоторые стеснялись микрофона, большинство просто вопили. Джим любил добиваться отклика у зрителей, не только у толпы, ему хотелось слышать и отдельные голоса. Мы могли подолгу импровизировать, дожидаясь, пока Джим вернется к своим основным обязанностям и продолжит петь; публика знала песни по пластинкам и ждала, когда же, наконец, вновь зазвучит его голос, и Джим намерено затягивал, пока все, и я в особенности, уже были готовы взорваться от возбуждения.

Это было как прелюдия, доведенная до предела. Чем-то похоже на раги Рави Шанкара. Имеет смысл подождать подольше — ради хорошей кульминации. Мне не нравилось наше новое прозвище: «Короли Оргазменного Рока». Рави Шанкару тоже не нравилось, когда его музыку использовали для порнофильмов. Он в суд подавал! То, что Шанкар называет «звуками Бога», стало фонограммой для секса.