Читаем Все бесконечные решения (СИ) полностью

Возможно, Пятый делал всё это нарочно — мешал себе. Не хотел засыпать, чтобы получить больше этого нового, непривычного тепла — в их семье вообще мало кому доставалась отцовская любовь, если не считать счастливого детства Пого. И они не были добры друг с другом, как принято в образцовых семьях. Харгривзы могли назвать себя лучшими из лучших, когда дело касалось спасения мира, но нормальной семьёй они явно не были. Клаус подумал ещё немного. Нет, пожалуй, мир они тоже нормально спасти не могли.

М-да.

Как-то это фигово выходило.

Клаус посмотрел на Пятого, который, закрыв глаза, всё же поддался тихой слабости. Он негромко сопел, медленно проваливаясь в сон. Как бы он не сопротивлялся своей усталости, она всё же определённо брала верх.

Манекен не в счёт — Пятый на самом деле был буквально один на протяжении полувека, и теперь Клаус, да и никто во всей несчастной вселенной не мог винить его в том, что он просто наслаждался заботой своего брата. Просто был благодарен за то, что они живы и рядом. Клаус крепче обнял Пятого, мельком подумав, что этот засранец наверняка скучал по ним всем в своём апокалипсисе. Может, он бы и не признался в этом, разве что понимал сам на подсознательном уровне.

Когда Пятый, наконец, отключился, Клаус осторожно переложил его на свою подушку. Он поднялся на ноги, намереваясь всё же выпить свой заслуженный стакан воды. Подумав, принёс ещё один стакан для Пятого и поставил возле дивана.

Да, завтра он определённо начнёт с Вани. Бен бы сказал, что так правильнее всего. Ваня всегда была привязана к Пятому больше других. Есть шанс, что она захочет ему помочь. Что она согласится на их идею.

Проснувшись, Клаус возненавидел себя за то, что согласился уступить место на диване брату. После сна в кресле в неудобной позе шею ломило. Клаус с досады вздохнул и начал вертеть головой, надеясь прогнать одеревенение и неприятные покалывания. Поморгав несколько раз, он повернулся.

Лежавший на диване брата Пятый ещё спал. Его лицо всё ещё было красным и уставшим, а синяки под глазами стали темнее обычного из-за ночных переживаний. Пальцы на вытянутой руке то и дело нервно подрагивали. Видимо, нос у него с непривычки всё ещё был заложен, судя по тому, что теперь мальчик едва слышно похрапывал. Клаус недовольно покачал головой и осторожно опустил руку на лоб брата. Пятый, не просыпаясь, подался вперёд за холодной ладонью. Клаус медленно наклонил руку, заставляя Пятого повернуться на бок, чтобы перестать храпеть.

Подушку он, пожалуй, сожжёт в одном костре с платочком: вдруг Пятый и её тоже заслюнявит.

Клаус потянулся за стаканом воды, оставленным рядом с диваном, и вздрогнул, услышав стук в дверь. Сделал вид, что не услышал.

Поперхнулся водой, когда стук настойчиво повторился. Обречённо застонал и пошёл к двери.

Клаус не сразу увидел, кого принесло в воскресенье утром, потому что, открывая дверь, был слишком занят тем, что тёр глаза. Он совсем не выспался, и теперь заочно ненавидел человека, стоявшего у него на пороге.

— Доброе утро, Клаус, — насмешливо улыбнулась Эллисон.

Четвёртый тяжело вздохнул. Третья выглядела явно обеспокоенной. Возможно, у неё ночь тоже выдалась не из приятных. Она спала? В их семье хоть кто-нибудь вообще спит?

Подумав о сне, Клаус понял, что всё ещё трёт глаз, поэтому опустил руку. Нехотя.

— Пятый дома? — спросила Эллисон, заглядывая в квартиру.

Клаус кивнул.

— Проходи, — впустил сестру он. — Только потише, он ещё спит.

Эллисон нахмурилась.

— Сейчас одиннадцать, — проговорила она.

Клаус, думавший, что сейчас было максимум часов семь утра, удивлённо округлил дотёртые до красноты глаза, но ничего не сказал.

— Не думала, что он такой соня, — проворчала Эллисон, недовольно скрещивая руки на груди.

Клаус пожал плечами и указал на диван в подтверждение своих слов.

— Поговорим лучше на кухне или в его комнате? — предложил он. — Дадим старику поспать нормально.

Эллисон не обратила внимание на его слова. Она осторожно подошла к дивану и внимательно посмотрела на спавшего брата. Они никогда не были близки в детстве. Пожалуй, из-за высокомерия Пятого и нежелания Эллисон признавать, что кто-то, помимо неё, может быть таким же упрямым. Честно говоря, она не жалела о своих словах. Пятый на самом деле был виноват. Ведь он перенёс их в эту дурацкую вселенную, где не было Клэр. И она точно знала, что, чтобы хоть немного воззвать Пятого к совести, следовало надавить пожестче.

Теперь, глядя на его опухшее и покрасневшее лицо и подсознательно отказываясь принимать, что Пятый, похоже, полночи плакал из-за её слов, Эллисон поняла, что, возможно, переоценила бесчувственность своего брата. Пускай Пятый и был высокомерный засранцем в детстве, он всё же был её братом. Поэтому она пришла. Потеряв дочь, ей не хотелось оттолкнуть от себя ещё и его.

Потерять Пятого во второй раз в жизни.

Эллисон подалась вперёд, намереваясь разбудить мальчика. Опуститься на край кровати и поговорить, пока он ещё сонный и не готов убивать сразу.

— Эллисон, пойдём, — позвал Клаус, понимая намерения сестры.

Девушка неуверенно повернулась к нему.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аккумулятор Сагнума
Аккумулятор Сагнума

«В прошлый раз его убили в двух шагах от Колодца. Кто и за что?.. Он пытался припомнить подробности, но память, вероятно, непоправимо поврежденная в результате стольких смертей, следовавших одна за другой, вместо полноценной зарисовки происшествия выдавала невнятицу, больше похожую на обрывки сна.Кажется, сумерки: краски притемненные, водянистые, небо отсвечивает лиловым. Колодец не этот, местность другая. Деревьев нет, торчат какие-то столбы или колонны. Нападавших двое, трое? Лица, одежда, экипировка – все как будто ластиком стерли, до белых дыр. Видимо, они использовали холодное оружие, было очень больно. Забрызганная кровью трава с темными прожилками на длинных узких листьях – единственное, что запомнилось отчетливо. Прожилки узорчатые, почти черные на светло-зеленом фоне – совершенно бесполезная подробность…»

Антон Орлов

Проза / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Рассказ
Можно
Можно

Каждый мужчина знает – женщину можно добиться, рассмешив ее. Поэтому у мужчин развито чувство юмора. У женщин это чувство в виде бонуса, и только у тех, кто зачем-то хочет понять, что мужчина имеет в виду, когда говорит серьезно. Я хочу. Не все понимаю, но слушаю. У меня есть уши. И телевизор. Там говорят, что бывают женщины – носить корону, а бывают – носить шпалы. Я ношу шпалы. Шпалы, пропитанные смолой мужских историй. От некоторых историй корона падает на уши. Я приклеиваю ее клеем памяти и фиксирую резинкой под подбородком. У меня отличная память. Не говоря уже о резинке. Я помню всё, что мне сообщали мужчины до, после и вместо оргазмов, своих и моих, а также по телефону и по интернету.Для чего я это помню – не знаю. Возможно для того, чтобы, ослабив резинку, пересказать на русском языке, который наше богатство, потому что превращает «хочу» в «можно». Он мешает слова и сезоны, придавая календарям человеческие лица.Град признаний и сугробы отчуждений, туманы непониманий и сумерки обид, отопительный сезон всепрощения и рассветы надежд сменяются как нельзя быстро. Как быстро нельзя…А я хочу, чтобы МОЖНО!Можно не значит – да. Можно значит – да, но…Вот почему можно!

Татьяна 100 Рожева

Проза / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Рассказ