Читаем Все больны, всем лечиться полностью

– Вам нужно отдохнуть, отложить все мысли на потом…

– Я уже месяц отдыхаю.

– Побыть среди таких же, как вы…

– Вот это терапия!

– Вам придётся ходить побольше, чтобы поскорее прийти в форму…

– А выпустят меня когда? Какой у меня диагноз?

– Диагноз? – сестричка уставилась на меня. Глаза у неё были как пуговицы.

– Ну да, с чем я сюда попал?

Кукла моргнула.

– Эта информация недоступна обслуживающему персоналу. Когда придёт ваше время, вы узнаете.

– От кого?

– Только один человек здесь знает всё.

– Кто?

– Отрубающий руки.

Она произнесла эти два слова так, словно они были именем.

Имя, которое звучит как профессия, ха-ха.

Сестричка тем временем подхватила меня под руку, будто я был разваливающимся на глазах пенсионером, и повела прочь из палаты, в коридор, по коридору, прочь из коридора через арочный свод, и вот мы уже в огромной круглой зале, потолок которой усеян лампами, а пол – прямоходящими и говорящими существами. Нет, они не лежали, они ходили, но язык не поворачивался назвать их больными: я понятия не имел, действительно ли это заведение является больницей, да и вид у существ был уж больно серьёзный. Разве больные бывают так озадачены чем-то?

Хотя я же вот озадачен!

– В общей комнате вам нужно бывать по три-четыре часа в день, – произнесла сестричка, отпуская меня. – Это полезно для психики.

– А что у меня с ней?

– Это общая терапия. Её назначают всем, кто попадает к нам.

С этими словами она ушла. Я успел поглазеть на её кукольную фигурку, лавирующую между «больными», а потом она пропала из виду. Зато нашлось знакомое лицо.

– О, вот и ты! – сказало лицо, тоже заметившее меня. Дикий по-прежнему был чудаковат. Он вёл себя так, словно мы были давно знакомы.

– А вот и ты, – подыграл я. – Что это за сборище?

– Вообще-то это такие же страдальцы, как мы с тобой. Не слишком-то вежливо так о них говорить…

– Страдальцы? У меня ничего не болит.

– А ноги?

– А что ноги?

– А голова?

– С ней-то что? Я ничего…

– Вот именно. Ничего. Но разве не должно быть что-то? Ну, хоть что-то из реального? Дом, семья, собака?

Парикмахер, додумал я, глядя на шевелюру чудака.

И вдруг я увидел – я даже не берусь сказать, что именно, – увидел, и мне показалось, что волосы у меня на голове встали дыбом – совсем как у моего собеседника.

– Это… это что?.. Как?

Дикий обернулся, лениво окинул взглядом группку отдельно существующих «больных» и бросил:

– А-а, это к ним уже приходил Отрубающий руки. Скоро они покинут нас – во-он через ту дверь.

Он показал, но я не посмотрел – я не мог оторвать взгляд от группки.

Это были безрукие люди. Из плеч у них торчали культи, оканчивающиеся завязанными в узел рукавами, и я подумал – чудовищная мысль! – что рубят здесь выше локтя. И ладно бы просто рубили. Что они сделали с лицами этих людей? Почему на каждом из них написано безразличие? Им что, всё равно, что у них нет рук?!

– Почему они…

– А ты бы что делал, если бы тебе руки отрубили? Веселился бы, что ли? Сильно сомневаюсь.

– Но они же…

– Они ещё живы, всё верно. Но они уже проиграли.

– А была игра?

– Она и сейчас есть. – Он посмотрел на меня, как сканер на лист бумаги. – Мы все играем в неё.

– И… Отрубающий руки тоже?

– Он первый игрок.

Больше у меня вопросов не было. Я просто не знал, что и думать. Кто я и где я? Куда запропастилась моя бессовестная память?

Три-четыре часа в день, сказала беленькая. Чем здесь заниматься всё это время?

В круглой зале не было ни шкафов с книгами, ни телевизоров, ни радиоприёмников, ни даже газет. Были стулья, один или два стола – все из пластика, чтобы их легче было переносить с места на место, – а больше всего было света, что лился из расположенных выше плеч окон. Их было много, шли они вкруговую, и я не смог точно определить, что лучше освещает комнату – лампы или солнечный свет. Будь я завхозом в этой организации, удалил бы одно из двух.

Арочных проёмов было три; они располагались на одной дуге круга, а на противоположной блестели серой краской две двери. Высокие, узкие, одностворчатые скучные двери, которые, однако, никак не сопоставлялись в моём уме с лечебными заведениями. Я вообще не мог придумать, кому могли понадобиться такие двери: в них же пройти можно было только боком. И ещё эта патина… или действительная старость дерева?.. в любом случае, не самый подходящий декор для дверей общественного места.

– Вот туда точно не стоит торопиться, – услышал я вдруг, и, чуть повернувшись, увидел подошедшего слева старичка.

С волосами и мимикой у этого всё было в порядке. Обычный старик, невысокий, сухой, лицо печальное, но интересное. Запоминающееся какое-то.

– А что там? – спросил я.

– Там свобода, – ответил старик.

Вот как?

– Тогда разве мы не должны…

– Мы должны набраться терпения, иначе присоединимся к ним. – Старик кивнул в сторону безруких и добавил: – Раньше времени.

– Вы хотите сказать, что все мы… всё равно?..

– А иначе бы мы сюда не попали.

– Но почему, чёрт побери?! И как? И зачем, в конце концов, отрубать руки?!

– Это что-то вроде испытания, я думаю. Мне не известно это точно, но я здесь второй раз, поэтому…

– Второй раз? – Я подозрительно оглядел его. – Но вы с руками!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза