Все больны, всем лечиться

Надо торопиться. Чёрт с ним, со светом. Надо валить из палаты, валить из этого заведения, куда угодно, через какую угодно дверь, всё равно уже рук нет, зато есть голова, и кто я такой, чтобы вот так просто разбрасываться частями тела?!

Я мелкими шажками преодолел путь от шкафа до двери, обрубками стараясь не касаться стен, и толкнул её коленом, надеясь, что не сильно шумлю.

Дверь не шелохнулась.

Посильнее надо.

Дверь была как будто из камня.

Попытка открыть её спиной тоже не удалась.

Ручка! Надо нажать ручку!

Чёрт, но ведь раньше дверь всегда была открыта. Я не видел здесь ни ключей, ни замочных скважин, а теперь что получается, как нечем стало открывать, так они и прикрыли её? Какой в этом смысл? Я что, могу сбежать без рук?

И куда мне бежать?!

От безнадёги захотелось взвыть, но страх ускорить появление куклы вовремя заткнул мне рот. Тихо, тихо, думай.

Что-то не думалось. Я пялился в темноту палаты, и от того, что там ничего не было – ничего, кроме койки и раковины в углу, – мне стало казаться, будто я лежу на кровати с закрытыми глазами, а кто-то трясёт меня за плечо и говорит:

– Давай же, пап. Приходи в себя.

Рук у меня нет, так? Открыть дверь я не могу, так как нечем нажать на ручку. А ведь достаточно нажать на неё чем-нибудь, пусть даже не руками, и язычок войдёт в защёлку, открыв мне путь в коридор. Что я там дальше буду делать, казалось не столь важным. Может быть, смогу лягнуть сестричку, если та вдруг объявится, и сбежать, прежде чем она вызовет подмогу. Может быть, меня действительно кто-нибудь где-нибудь ждёт, а я тут… прохлаждаюсь!

Я отошёл от двери, повернулся, сбросил тапок с правой ноги и, задрав её на уровень пояса, попытался найти пальцами ручку. Со стороны это должно было смотреться уморительно, но мне что-то никак не смеялось. Наоборот, было страшно.

Как я теперь без рук? Когда нас отведут за первую дверь? Не смерть ли та свобода за ней?

Давай же, находись, чёртова загогулина! Какого хрена тебя поставили на такой высоте, что того и гляди опрокинешься?!

Балансируя на одной ноге и обливаясь потом, я шарил по двери другой ногой. Когда пальцы ткнулись в холодный металл, я едва не отшатнулся – до того неожиданным и неприятным было прикосновение.

Без раздумий нажал, молниеносно подумал: «Надо было аккуратнее!» – и едва устоял, когда дверь подалась в сторону, а ногу потянуло за ней.

Тапок искать не стал.

Хрен я с вами тут останусь. А снова запрёте, я зубами себе дорогу прогрызу. Без рук, без ног, даже без половины тела сбегу, а вы оставайтесь в своём дурдоме и режьте, кого хотите.

В коридоре по всей длине горел свет, но тишина стояла такая, словно куклы тоже где-то спали. По крайней мере, ни одной сестрички не было видно.

Не давая себе времени на самоосмотр – как будто я не знаю, что рук нет! – я ринулся в сторону общей комнаты так прытко, что почти побежал. Шаги звучали забавно – бух-шлёп, бух-шлёп. Пол холодил правую ступню.

Только бы никто не проснулся!

Есть, добежал.

В общей комнате тоже горел свет. Точнее, мне сперва показалось, что свет горел, на самом же деле он лился из окон, а лампы были потушены. И этот свет, который не был искусственным, который не имел никакого касательство к тому, что придумали люди, заставил меня поверить в то, что за дверями – не смерть.

Или не то, чтобы принято называть смертью.

Вторая дверь была открыта.

– Ма, ма! Папа пришёл в себя!

Всем слушать меня. Никому не двигаться. Смотреть в глаза и молчать.

Если вы когда-нибудь посмеете говорить при больном, находящемся в коме, что его дела плохи, если вы будете качать головой и печально поджимать губки при его семье, если, когда она уйдёт, вы станете обсуждать неутешительный прогноз – даже если он на самом деле будет неутешительным! – с медперсоналом, если станете уговаривать взрослых из семьи отпустить больного вопреки желаниям юных, если только пальцем покажите в сторону отключения системы жизнеобеспечения, я приду и отрублю вам головы. Рук мне вряд ли будет достаточно.

Вы слышали меня.

Вы знаете, что я не вру.

Вы такие же игроки, как и я.

Когда вы сами впадёте в кому, я буду ждать вас.

И не стану точить топор.

Тирки спешит

Нет времени ни объяснять, ни отмахиваться, ни даже просто останавливаться, потому что я спешу, а время играет против меня – как в шахматах, в который я полный ноль, только ещё хуже: в шахматах герои восстают после поражения, мне же ничего такого никто не обещал. Прогноз до сих пор стоит в ушах, хотя произнесён он был тринадцать декад назад.

Моё имя – Тирки, цель последних тринадцати декад – успеть.