Все бури (СИ)

Прозрачные серо-зеленые глаза оказались совсем рядом, в них мелькнул испуг, тут же сменившийся радостью. Пушистые ресницы затрепетали, губы слабо дрогнули, отвечая на поцелуй. Но давать волю своей волчице Майлгуир пока не собирался.

За стрельчатыми окнами загремела гроза; вторя ей, сильнее завыл огонь. Майлгуир отшатнулся от девушки, сбрасывая халат. Стянул через голову все еще мокрую рубашку, не желая возиться с завязками.

— Вы не… — начала Мэренн, но он перебил ее:

— Ты. Майлгуир. Или «мой волк» — и никак иначе.

Впрочем, что она хотела сказать, было неважно. Идти до постели показалось немыслимой тратой времени, а шкура горного медведя была совсем рядом. Внезапно время словно бы остановилось и свернулось в кокон вокруг, отгородив от прошлого.

Удивительно теплая, подхваченная под спину и ноги, шепнувшая: «О, мой волк!», Мэренн легла на мягкую густую шерсть. «Моя волчица», — пророкотал Майлгуир, прикусив мочку ушка. Втянул ставший более резким запах подснежника, спустился поцелуями до ключицы, поймал губами сосок и ощутил, как девушка развела в стороны бедра, приглашающе двинулась к нему. Сейчас бы отвлечься, обласкать ее всю, найти те места, прикосновение к которым вызовет дрожь и негу, довести сначала ее до блаженства… Но холодные глаза манили, губы шептали: «Возьми…», тонкие пальцы, огладив его плечи, неожиданно впились острыми ноготочками, куснули вседозволенностью тьмы — и Майлгуир сорвался.

Она подавалась вперед, вскрикивала от его резких движений. Он брал ее, не думая ни о ней, ни о ее удовольствии. Краем глаза отметил на груди и плечах красные следы, что неминуемо потемнеют, и тут же забыл о них.

Пахла она невыразимо свежо и желанно, и мир сжался до ее хриплых стонов, до ее хрупкой северной красоты, до острого, почти невыносимо прекрасного наслаждения, потом и вовсе померк.

Мэренн шевельнулась в тщетной попытке освободиться, и Майлгуир, не желая раньше времени выходить из блаженной истомы, разлепил один глаз.

— Куда собралась?

— Там щенок, — прошептала она низким, хриплым голосом.

— А тут волк.

— Но… — двинулась она еще раз в его руках.

— Замок приберет за ним. Молоко в плошке. Лежать!

— Слушаюсь, мой волк, — фыркнула она.

Освободил одну руку и повернул к себе лицо Мэренн. Под прозрачными, как весенние грозы, глазами залегли темные круги, на висках проступили синие жилки. Припухшие губы были красны от…

Майлгуир отстранился, рассматривая свою волчицу.

Да, он хотел попробовать, какая она на вкус везде. Где пахнет полынью, а где — шиповником. Целовал ее жадно, исступленно — изнутри бедра, пил ее нежную женскую сладость, а потом опять возвращался к губам. Но точно не кусал ее, из всех следов — только припухшие губы, синяки на плечах, несколько царапин и отметины от слишком глубоких и яростных поцелуев. Нет, не может быть! Но запах не оставлял сомнений.

— Ты… — выдохнул он зло, словно она обманула его. — В северном клане не учат любви?

Мэренн, заметив его взгляд, торопливо облизала губы.

— Я не хотела учиться.

— Почему?

— Потому что хотела тебя. Только тебя.

Прижалась крепким боком, и от нее опять повеяло обжигающим теплом, запахом первоцветов и жаждой жизни. Такой сильной, что Майлгуир рассмеялся, решив отложить все вопросы на потом, и вновь притянул ее к себе. Погладил по плечу, снимая боль и оставляя на ее коже мелкие белые цветы о девяти лепестках.

— Но магии ведь нет… — завороженно прошептала Мэренн. Развернула его руку ладонью вверх, потянула за торчащий стебелек и вытащила подснежник. Кожа сошлась в точку, только зачесалась немного.

— И меня тоже нет, — со вздохом вырвалось у Майлгуира, он потер кисть о шерсть рядом с Мэренн. — И любви. Перед тобой ходячий артефакт Второй эпохи.

— Неправда! — куснула она его за руку. — Обманщик! Вот же — и ты, и магия, и любовь…

— Ах ты, дерзкая девчонка! Что ты знаешь о любви?

Она не отвечала, но смотрела хмуро и так высокомерно-вызывающе, как будто больше него знала о жизни. А потом подхватила его руку, поцеловала ладонь и прижала к своей щеке.

В этот раз он донес ее до постели. Потому что хотелось терзать ее до своих и ее криков, хотелось сильнее мять в ладонях ее тело, целовать до боли и любить — как же фальшиво это слово! — любить, соединяясь в одно, толкаясь в тесное лоно. И знание о том, о чем эта глупышка смолчала, понимание, что это только его женщина, неожиданно распаляло желание еще сильнее, теснило грудь, жгло глаза, отдавало терпкой горечью во рту.

— Уже утро, мой король, — низкий, хрипловатый голос вырвал из сна.

Просто сна — не кошмаров прошлого и не жгущих душу видений. Пожалуй, так хорошо король себя не чувствовал очень давно, слишком давно, чтобы помнить об этом.

— Выпустите меня. Дверь не открывается, а ведь Лугнасад прошел.

— Зачем встала? — не открывая глаз, произнес Майлгуир. Солнце нежило веки, переливалось ярко-розовым, тело наслаждалось сытой истомой.

— Сначала Вьюна проверить, мало ли что щеночек за ночь мог успеть.

Щеночек довольно урчал в углу.

— Как вы это сделали? Лужи и… и прочее пропало! И вода в ванной все еще теплая.

— Что еще заметила, глазастая?